— Сейчас поедем в академию штаба этого… Найдешь полковничка.
— А… потом? — Ильюхин почувствовал недоброе.
— Суп с лягушкой. Пошли…
Но ехать не пришлось. Полковника увидели у входа, он препирался с часовым.
— Вот, товарищ Юровский, — пожаловался тот, — прет и прет, как будто у нас здесь штаб чехословаков…
— Что у вас? — без интереса в голосе спросил Юровский.
— Понимаете… — зашептал полковник, косясь на входящих и выходящих, вы тогда так со мною поговорили, что многие видели. Некоторые приходили сюда, к «Американской», и выяснили, что люди тогда были от Чека. Меня подвергают остракизму, я не могу переступить порог!
— Вам боле не потребуется… — Юровский повернулся к Ильюхину. Отвезешь туда, где он сможет переждать хоть до второго пришествия…
— Очень благодарен! — обрадовался полковник. — Мне все равно нельзя вернуться, а вещи… Какие могут быть вещи в наши скорбные дни!
С нарастающей тоской Ильюхин усадил полковника в дежурную пролетку, бросил извозчику «Поехали!» и мрачно замолчал. Что теперь делать? Что? Он не знал этого.
— А… а куда мы? Где я смогу переждать? — встрепенулся полковник.
— Есть одно место… — отозвался сквозь зубы. — А… что такое этот самый… ну, слово мудреное вы произнесли?
— Остракизм? — обрадовался полковник. Видимо, в нем снова проснулся преподаватель, учитель. — Это по-гречески — черепок. Много тысяч лет тому назад в Греции, в Афинах, народное собрание изгоняло неугодных на десять лет. Их имена писали на этих черепках. Вы все поняли?
— Понял. Только теперь будут изгонять навсегда. Вы — нас. Мы — вас. Поняли?
— Нет. Пожалуйста, поподробнее.
— Просто все. Примиритесь вы, из прошлого, с нами, за которыми будущее?
— А может быть, оно — за нами? — усмехнулся полковник.
— Тем более…
— Куда править? — повернул голову извозчик.
— К железной дороге правь. Слева от вокзала — пакгаузы. Туда и правь…
— Пакгаузы? — дернулся полковник. — Но… зачем?
— Затем.
Всю оставшуюся дорогу ехали молча. Кажется, пассажир начал догадываться.
Когда впереди возникло красное здание вокзала, Ильюхин приказал:
— Стой. И уезжай. Больше не нужен.
Извозчик хлестнул лошадь и с ужасом на лице — тоже все понял умчался.
— Теперь… куда? — Лицо полковника пошло белыми пятнами.
— За мной…
Миновав пакгаузы, вышли к железной дороге. Ильюхин поискал глазами и, заметив вдалеке путевого обходчика, приказал:
— Ждать меня здесь. Ни шагу! — и побежал к служащему.
Тот поднял глаза от рельсов и, покачивая здоровенным ключом, спросил:
— Чего?
— Вот две золотых десятки… — Ильюхин раскрыл ладонь, на ней скучились два императорских профиля. Позаимствовал на одном из первых своих обысков еще в Петрограде. — Ты сейчас принесешь штаны, куртку, ремень, рубаху и обувь, все старое и форменное, получишь эти деньги и забудешь все, как сон.