Странно как-то говорил Юровский. Когда упомянул Дзержинского, почудилось Ильюхину — не столько в словах даже, в интонации, скорее, ничем не прикрытая издевка. К чему бы это?
— И что?
— Всё. Внутренних врагов поубавилось. Ты готовишься?
Пробормотал что-то нечленораздельное.
— Ну вот и готовься.
Ушел, на улице вдохнул свежего летнего воздуха — стало легче. Что же это тогда было, что? А вот что: телеграмма. Кодированная. Чушь какая-то по поверхности. А суть — она и совершилась. Дзержинский попытался взять власть. Устранить Ленина. Раздавить Брестский мир. Обменять семью. А теперь что же?
А теперь будет второй этап: некто попытается Владимира Ильича шлепнуть. Дзержинский — он такой… Он не отступит. И как же быть, товарищ Ильюхин?
Ленин… Святое святых. Самый великий, человечный, добрый. Правда, портит образ непримиримая уверенность: всё, что против рабочего класса, карается смертью. И кто не с нами — тот против нас. Молва — славная. А дела? Палаческие дела… Расстрелы повсеместно. Беспощадные, страшные… Этот человек одержим. Безнадежно одержим…
Но ведь ты как бы присягнул ему?
А тогда как же… она? Они все?
И вера в солнце Завета? И… ее очи? Очи… Как их забыть…
«Ладно, — сказал себе. — Я чую. Правду. Печенкой чую, к которой всегда обращаются все наши в самых трудных случаях. Что выше любви? Она ведь внутри нас, как Бог Вселенной? Тогда Ленин со своим строчащим «максимом» ничто. А Феликс… Наши желания, стремления пока совпадают. А там посмотрим…»
Утром приехала на дрожках игуменья Спасо-Ефимьевского монастыря. Ильюхин узнал ее: пожилая, пухленькая, шаг иноходью. Та самая, с явочной Кудлякова. Вошла, перекрестилась на красный угол (давно был пуст), протянула корзину, прикрытую чистым полотенцем. Юровский приоткрыл, мотнул головой: «Возьми». Ильюхин поставил подношение на столик в углу, но не открыл, хотя и любопытно стало. Но все разрешилось тут же.
— Я надеюсь, что государь и семья получат… это?
— Они совершенно нормально питаются, — сухо отозвался Юровский. — Вы бы лучше позаботились о наших рабочих. Им это — в самый раз.
— Так я могу надеяться?
— Можете. — Повернулся, ушел, Ильюхин двинулся следом. Зашли в кабинет, Юровский уселся под рогами, Ильюхин невольно прыснул в кулак.
— Ты чего?
— Да ведь, как… олень, — расхохотался Ильюхин.
Юровский посмотрел внимательно, но не было и тени обиды в его бездонных глазах.
— Молод еще… Я, знаешь ли, верный муж и отец. Мне рога не грозят. А ты… Ты сумей выбрать, когда срок придет. Или… уже выбрал?
Теперь взгляд сделался не то ледяным, не то каменным — видел такие глаза Ильюхин у статуй, на петербургских кладбищах…