– Твое сердце бьется так быстро, – говорит он наконец. Отстраняется от меня, заглядывает мне в глаза. – Я не злюсь на тебя, Рейн. По крайней мере, не так, как ты думаешь.
Меня переполняет облегчение.
– Не злишься?
– Нет. Я испугался.
– Ты? Испугался? – Это даже звучит как-то неправильно. Нико ничего не боится.
Он криво улыбается.
– Да. У меня тоже есть свои страхи. Я боялся, что с тобой что-то случится. А если бы тебя поймали? Тебе следовало сказать мне, где она, чтобы я сам разобрался с этим. Ты должна оставаться целой и невредимой, Рейн. Мне нужно, чтобы ты оставалась целой и невредимой.
Я смотрю на него в изумлении:
– Извини.
– Не извиняйся. Это был смелый поступок. Но обещай, что больше никогда не помчишься никого спасать, не предупредив меня. Договорились?
– Договорились.
– И еще одно, прежде чем ты уйдешь. Эти твои схемы больницы прекрасны, но мне нужны еще и люди. Лица. Я знаю, ты можешь их нарисовать. Все лица в больнице. Медсестер, врачей, охранников. Всех, с кем ты контактируешь сейчас, с кем встречалась раньше.
– Зачем они тебе?
Он не отвечает, и я вспоминаю ту медсестру, которая погибла во время последнего нападения «Свободного Королевства» на больницу. Ее кровь растеклась по полу. Живот сводит, и я борюсь с дурнотой. Если их смогут опознать за пределами больницы, они станут более легкими мишенями.
– Ты и сама знаешь, Рейн, но не растрачивай свое сочувствие на приспешников лордеров. Подумай об этом. Если ты не с нами, то ты с лордерами и всем, за что они выступают. С таким же успехом ты сама могла бы отдать Тори в их руки. Схватить Бена и прикончить его. Бросить ту спичку, от которой заживо сгорели его родители. Подумай об этом, Рейн. А теперь иди.
Я направляюсь к двери, чтобы вернуться домой, но заставляю себя обернуться. Грудь Тори равномерно вздымается и опадает; лицо ее, спокойное во сне, заметно контрастирует с той гримасой боли, которая искажала его еще недавно.
– С ней все будет в порядке? – не могу удержаться я от того, чтобы не спросить.
– Пока – да.
По дороге домой чувствую, что ноги меня почти не слушаются. Нико нужны лица, но исполнение этого его требования равносильно подписанию смертного приговора врачам и медсестрам.
«Они не невинные овечки», – напоминаю себе я.
Нет. Они стерли мою память. И сделали это не только со мной – с сотнями таких, как я.
Случившееся с Беном – целиком и полностью на их совести.
Они делают то, что им говорят, и я понимаю, что это плохо. Правда, некоторые из них милые и приятные. Добрые. Но что еще я могу сделать? Нико прав. Они – часть этой системы.