Эльга заметила, что на мизинце мастера специально выращен и подпилен ноготь, которым делались надрезы или удаление кромок. Ноготь жил словно сам по себе, безошибочно очерчивая границы портрета.
— Ну вот, готово, — сказала Унисса тётушке Тельгин, отставив доску на вытянутых руках. — Можете взять.
— Могу?
Тётушка Тельгин несмело подступила к мастеру, приняла портрет, развернула к себе. Несколько мгновений её глаза скользили по доске, по листьям, мучительно не зная, за что зацепиться. Затем тётушка Тельгин расхохоталась.
— А ведь я, верно, я!
Лицо её расцвело румянцем.
Похохатывая, недоверчиво качая головой, она вернулась с доской к изгороди, и там тоже заохали, засмеялись, заговорили вразнобой, разглядывая портрет.
— А лет-то тебе убавили!
— А грудь прибавили!
— Ах, весёлая!
Тётушка Тельгин, хвастаясь, пустила мастерство по рукам. Листья трепетали, листья смотрели в мир насмешливо и открыто. Было совершенно удивительно, как в этом пятнистом узоре можно что-то разглядеть. Но стоило чуть тронуть доску, и улыбка тётушки Тельгин расцветала на ней, а выше проступали и ольховый нос, и глаза из мелких лодочек чебыча, и тёмная, сливовая прядка волос.
Унисса между тем уже работала над портретом дяди Сарыча, мрачного, недавно схоронившего свою жену селянина. Сарыч супился и тревожно тискал штаны на коленях.
Мастер отбирала для него листья тёмные, суховатые, ломкие, складывала, проводила ногтем, будто ножом по горлу.
Сарыч кхекал.
Кафаликс подошел, молча, сдвинув колпак, заглянул через плечо и также молча отправился к вынесенному из гостиницы столу с пуншем.
— Что ж… — Унисса Мару сдула с доски лишнее. — Принимайте.
Дядя Сарыч сделал шаг вперед и застыл.
— Вы, наверное, зря это, госпожа мастер, — произнёс он глухо. — Передумал я. Если позволите, то не надо мне…
Унисса сощурилась.
— Ты сейчас хочешь оскорбить меня, селянин?
Сарыч, побледнев, замотал головой.
— Что вы, госпожа мастер!
— Тогда бери свой портрет, — ледяным голосом приказала Унисса.
Народ за изгородью притих.
Дядя Сарыч, поникнув, мелкими шажками приблизился к мастеру листьев и принял из её рук доску.
— Посмотри, — все тем же, не допускающим пререканий тоном скомандовала Унисса.
Сарыч повернул доску.
Лицо его дрогнуло, в глазах блеснули слёзы. Несколько мгновений он оглаживал дерево ладонями, боясь коснуться листьев, затем прижал его к груди.
— Госпожа мастер…
Дядя Сарыч упал перед Униссой на колени.
— Встань, — сказала ему Унисса, и Эльге захотелось вцепиться ей в светлые волосы — в голосе было больше железа, чем в хорошем ноже.
Дяде Сарычу и так плохо! — чуть не крикнула она. Но дядя Сарыч послушался мастера и поднялся. Щеки его были мокрыми.