Марьяна ушла. Вслед за ней надел свою шубу на обезьяньем меху и, не говоря ни слова, выскочил Юдин. Это была его привычка. Он всегда исчезал как-то молча. Даже по дороге в институт он умел незаметно отделиться от нас и исчезнуть. Потом скажет: был в поликлинике или у букинистов.
Вечером, уже в восьмом часу, мы вышли пройтись по нашей Усачевской улице и столкнулись с Юдиным. Он быстро, как иноходец, притрухивал по мостовой. Мы бы не узнали его в сумерках, но он сам наскочил на нас. Воротник пиджака у него был поднят, а шубы совсем не было на нем. Вечер был холодный, по-весеннему ветреный, поэтому Юдин и бежал, как иноходец. На молчаливый наш вопрос он ответил:
- Не подумайте, я не продал ее. В ломбард заложил. Всегда можно выкупить. - Только Юдин, вечно рыскавший по городу со своим таинственным глазом, мог знать, что в Москве кроме букинистов есть еще и ломбарды. Мы, конечно, поняли, зачем он это сделал. До стипендии еще неделя, а первую посылку можно отправить и раньше. Коля взял Юдина за пуговицу и спросил:
- А шапку нельзя?
- За нее мало дадут, - ответил Юдин. Потом мягко так извинился: - Ты извини, Коля. Я подумал вместе поехать, но боялся опоздать. - Это он соврал, конечно, потому что любил делать все втихомолку и в одиночку.
- Ничего, что мало дадут. Лишь бы взяли, - возразил Коля.
Тогда Юдин уже сказал все.
- Насчет шапки, - сказал он, - я, между прочим, говорил. Если хочешь, завтра забежим.
- Ну, спасибо. Обязательно забежим, - обрадовался Коля и отпустил пуговицу.
15
Гордость нашей комнаты - шуба на железной цепи и заячья шапка лежали в ломбарде. Вырученные деньги - за шубу двести рублей, за шапку двадцать были переданы Марьяне. И сразу же после занятий мы отправились в Химки, на речную пристань.
Нас просто преследовали удачи. Как только мы явились на пристань, подошла баржа, чем-то нагруженная. Оказалось, посудой. Тарелками. И нас взяли на разгрузку. Нам было все равно, что разгружать, лишь бы заработать денег, но, конечно, тарелки лучше, чем уголь, например, или цемент. Компания подобралась подходящая. Были еще студенты какие-то и вообще случайные люди. Один только оказался профессионалом, кадровым грузчиком. Поняли это, когда расставили нас цепочкой и начали передавать из рук в руки тарелки - с баржи на берег. Не успели как следует освоить дело, как тот самый человек - он был полусонным, небритым, в замызганном ватнике вяло скомандовал: "Пе-ре-ку-ур!" И вышел из цепи. И мы сразу поняли, что это профессионал. Нам не хотелось устраивать перекур, но тот человек уже сидел на каком-то бревне и сворачивал цигарку. Пришлось и нам закурить. Даже Юдин, который вообще не курил, попросил папиросу. Пока мы выгружали баржу, этот человек издергал нас своими перекурами. Но все равно нам работа понравилась. К концу мы уже так наловчились, что почти бросали друг другу тарелки и почти на лету их ловили. Все же это работа. Когда мы возвращались домой, я заметил, что не только я, но и Коля, и Юдин, и Дрозд - и они полны самоуважения. Странно как-то: ведь тарелки - это не Фергана и тем более не война с белофиннами, а вот уважаешь себя после этих тарелок, и все.