Медленно, почтительно, измученная и уставшая, прижалась она своим гладким, без морщин лбом к костлявой груди Уны.
Секунды не колеблясь, Уна стала гладить это бедное, страдающее существо, как когда-то однажды погладила Фрэнки. Из него еще до армии воспитали мужчину — на погибель, как оказалось, ведь Говард считал, что мальчиков нужно закалять.
— Во время битвы при Сайпане мой Фрэнки должен был вытаскивать из воды ребят, которых прибивало приливом, — пробормотала Уна. — Он вытаскивал их, а они распадались у него в руках. Это были его товарищи по службе на корабле, которых он так любил. Его задачей было снять с них жетон, привязать к останкам цепь для веса и бросить обратно в море.
— Боже мой! — прошептала Белль.
— Двадцати лет от роду он исполнял свой долг перед военно-морским флотом Соединенных Штатов: обматывал цепями чьих-то сыновей. Как мог мой сын выдержать такую работу? Как вообще это можно выдержать?
Она снова откинулась на подушку, а Белль опустила голову ей на грудь, и теперь Уне было тяжело. Она поняла, спустя столько лет, что при всей своей любви к Фрэнки дочь она любила бы еще сильнее.
— Говард ужасно страдал после смерти Фрэнки, — сказала она. — Помню, купил игрушечный джип в магазине Бинни Морриса на Форсайт-авеню. Может, это был один из тех джипов, которые выпускал ваш отец, подумалось мне сейчас, игрушечная копия того самого джипа, на котором ехал Фрэнки, когда его убили. Болезненный, детский поступок, так я всегда считала. Он поставил этот джип на камин, хотя мне при виде его становилось дурно. Вот тогда я и решила тайком поступить в школу секретарей, на всякий случай.
Дыхание Белль стало глубже. Может, она уснула.
— Знаете, у меня всегда было такое странное чувство. Как будто я была там рядом с Фрэнки, — сказала Уна. — Нет, не когда его убили. А когда он выполнял свою работу, второй раз предавая тела этих несчастных ребят воде. Я почти видела, как тело погружается в воду, словно в каком-то сне наяву, словно я стояла рядом со своим сыном, когда он выполнял свою жуткую работу.
Уна ласково провела рукой по худенькой спине Белль, пересчитывая позвонки.
— Мне так жаль, — прошептала Белль. — Очень жаль.
— Нужен примерно год, чтобы избавиться от этого невыносимого чувства, — призналась Уна.
— Я не выдержу год, — ответила Белль. — Правда, не выдержу.
Белль затихла, Уна продолжала гладить ее и не стала говорить, что второй год будет хуже первого. Вместо этого она шептала «ша, ша, ша», повторяя старый баюкающий припев своей матери.
Мужские голоса затихли, но спорщики все еще были там, их присутствие ощущалось по усиленной концентрации тестостерона даже через закрытую дверь. Почему, думала Уна, на закате ее дней Всемогущий соблаговолил снова втянуть ее в гущу страстей? Она ни в ком не нуждалась, сама управлялась прекрасно. Просто шикарно. Потом вдруг ей был ниспослан этот мальчик, который расшевелил в ее душе желания — давным-давно уснувшие мертвым сном желания, исполнить которые она не в силах, слишком стара. А теперь еще и это: ну как ей в своей стремительно убывающей, прожитой почти до конца жизни найти место для этой славной жалкой маленькой замарашки, которая напомнила ей о том, что лучше забыть?