Он был совершенно искренен, когда говорил второй раз «да», даже притом, что их загадочный сын стоял рядом: глядел, слушал, шевелил костлявыми пальцами, что-то пересчитывая. Может, он пересчитывал мысли Куина? Может, их он пересчитывал?
Куин чувствовал себя бульдогом, которого подарили мальчику, хотя тот просил попугая.
Достаточно ли он старался, сделал ли все, что мог? Куин считал, что да. Через год, отупев от сборки звуковых систем на «Бест Бай», Куин почувствовал застарелую, невыносимую, ноющую, как зуд, тоску, а Белль все время заводила разговоры о детях. Его пальцы болели от того, что он не играет, а острое желание непременно сделать Белль счастливой притупилось за месяцы однообразной работы.
— Он любит составлять списки всего на свете, — осмелился заметить Куин однажды вечером, когда мыл посуду, а Белль ее вытирала. — Разве это нормально?
Долгое время Куин удерживался от этого вопроса, и все же он вырвался помимо воли и нарушил семейную идиллию.
Белль пожала плечами.
— Один, два, три — его первые слова.
Эти слова мальчик произнес, когда ему пошел четвертый год, одна из многих настораживающих подробностей его развития, о которых Куин постепенно узнавал после возвращения.
Эми, которая приехала погостить на выходные, тут же вступила в разговор:
— Это значит, у него яркая индивидуальность, Куин.
И словно в порядке компенсации за то, что набросилась на него, отломила кусок домашнего имбирного пряника и протянула ему, но у него руки были мокрые, и он отказался.
Он робко сказал:
— Это значит, другие дети так себя не ведут…
Он помолчал, подбирая в уме слова.
— Я думаю, может, тут есть поводы для беспокойства. Может, надо вмешаться как-то.
Белль продолжала тереть полотенцем тарелки, но ее поза свидетельствовала, что она внимательно слушает.
— Что ты разумеешь под поводами для беспокойства? — спросила она, подтвердив его предположение, что планирует выдавать ему информацию небольшими порциями из опасения разрушить восстановленный семейный союз. Его смятение несколько умеряла лишь гордость за свое умение читать ее мысли без слов.
— Во-первых, он смотрит в упор, — ответил Куин, разгибая пальцы и тем самым намекая на еще один, пока не названный, повод для беспокойства. — Во-вторых, он не размахивает руками при ходьбе.
Теперь Белль смотрела на него, держа в руках блюдце с филигранью. Она завела обычай подавать кофе в старинном сервизе, что смущало его как некий перебор.
— Он не жестикулирует, как другие дети, — продолжал Куин. — Руки у него словно манипуляторы у робота. Свисают вниз. По бокам. Будто его связали.