Brolis. Brolis. Brolis.
Она услышала, как море вздохнуло, приняв тело.
«Уна?» — услышала она чей-то голос издалека, скорее шорох, как шум автомобильных шин или птичий щебет. Внутри ее головы, напротив, царила удивительная, хрустальная ясность. Уна парила по своему дому, глаза остро видели всё, она всего касалась рукой, и каждое прикосновение руки к предмету высекало новое слово, и она произносила это слово на своем родном языке. «Дверь. Перила. Стена».
«Уна?» Щебет далеких птиц, приглушенный звук. «Уна?»
У нее возникло чувство, что следует поторопиться — чудо на пороге, нужно успеть его схватить, пока не исчезло. В то же время она плавно скользила туда, где усиливалось ощущение покоя, безопасности, родного дома.
За пределами хрустального пузыря покоя и ясности началась какая-то суета, нарастала паника, чей-то голос что-то кричал в телефон, но ничего этого она не слышала. Слова вырвались на свободу, сначала бестелесные существительные, потом раскаленные добела прилагательные, потом вереница законченных предложений, они выскакивали, словно веселые кролики из бездонной шляпы фокусника. «Брат мой, старший брат с поцарапанными о ветки коленками. Как тебя звали? Куда подевалось твое имя?» Она боялась, что волшебные чары рассеются, — а что же это, как не волшебство? — и продолжала говорить, слово за словом, будто вынимала каждое слово, каждый слог, как подарок, из обертки.
На кухне ей удалось собраться с мыслями. Ее рука легла на пакет документов для соискателя рекорда: «Какой мировой рекорд вы намерены установить/обновить? Где/когда/как вы намерены установить ваш мировой рекорд? Как вы намерены документировать ваш мировой рекорд?» В голове вспыхнул ослепительно яркий луч, который высветил и прожитую ею жизнь, и ту жизнь, которую она могла бы прожить, в которой говорила бы «пшика-пшика-пшика», как родители. И когда она отдалась этой завораживающей двойственности, в сознание ворвался еще один голос, мужской голос, ровный и спокойный. Командир скаутов пришел, положил руки ей на плечи: «Уна, дорогая, Уна, дорогая», его лицо расплывается светлым пятном, женский голос снова что-то кричит в телефон, но Уна не знает, как называются телефон, микроволновка, радио, миксер. Не знает, как назвать электричество и холодильник. Зато она знает другие слова: «ледник, лед, снеговик, молоко, яйца». И «сыр», и «коза», и «цыпленок», и «собака», и «кошка», и «крыса», и «жук». И брат. «Брат мой, давай вернемся, мама, давай вернемся, я хочу домой, я хочу домой». И снова, и снова, только одну фразу, и пока она шла, ползла к своей кровати, пока ее не отнесли туда, не уложили, не успокоили, пока она не погрузилась в полный, совершенный покой, пока ее гортань орошали сладчайшим потоком слова, пробившиеся через сухую корку ее жизни, она вопрошала, и повторяла, и твердила уже по-английски, затихая и засыпая: «Где мой дом? Где мой дом? Где мой дом?»