Когда песня унеслась к облакам, Куин услышал, как его друг Дэйв смеется, опьянев от праздничной обстановки, от музыки, от обожания толпы, которая покачивалась в блаженстве. «Взгляните на чувака! — выдохнул он в микрофон. — Это же просто чудо!» Куин тоже засмеялся, как бы соглашаясь, а его пальцы все еще касались струн, и мелодия длилась, затихая, красиво сходила на нет, пока не исчезла навсегда. Аплодисменты, аплодисменты, потом возбужденная именинница вскарабкалась на своих умопомрачительных каблуках по ступенькам на сцену и велела почетному гостю сказать еще несколько слов, и он сказал: «Какое прекрасное место, люблю!» Куин понял, что «место» означает «эта сцена и эти ребята», и да, он тоже любил. Любил это прекрасное место.
В какой-то момент той длинной волшебной ночи Куин распрощался со стариной Дэйвом, ему запомнились крепкое рукопожатие, заговорщическое подмигивание. На рассвете Куин стоял на паромном причале, щурился на малиновое небо и тешил себя горячечным, ошибочным, похмельным убеждением, что Дэвид Кросби хочет играть с ним и даже вроде пригласил в гастрольный тур. В глубинах сознания плавало смутное воспоминание о том, что они обменялись телефонами, но он не мог найти никаких тому доказательств, хотя много дней подряд перетряхивал содержимое всех шести карманов.
В течение следующих одиннадцати лет он будет вспоминать эту историю, приукрашивая, но опуская конец. Ворвавшись в комнату, исполненный новых неопределенных планов на будущее, он обнаружил на столе записку от Эми: «Будь добр доставить свою задницу в больницу. Ты стал отцом». Именно Лабух Блейкли помог ему тогда выгрузить оборудование и предложил подбросить до больницы.
Сейчас эта история — его волшебная история — отдавала тухлятиной. Он поднялся на ноги, постоял среди разноцветных трупов цветов, раскиданных по свежескошенному склону. Спросил:
— А Лабух знает об этом?
— Понятия не имею.
— Он еще не был помощником врача, когда мы общались, — сказал Куин. — Ребенок у него был. И жена. Славный парень, так я всегда считал. И музыкант хороший.
— Я не желаю слушать. Не желаю слушать все это.
— Ладно, — сказал он.
Может, он ошибается. Может, месть — многолетний судебный процесс — поможет ей справиться с горем.
— Белль!
Она поднялась с земли.
— Я не к тому, чтобы осуждать тебя, Белль, — сказал он, шагая вслед за ней вверх по склону. — Вовсе нет. Я просто спрашиваю. Эми сказала, что у него была хроническая тревожность. Это так?
— Не знаю, что там у него было, — обернулась она. — Но совершенно точно у него были мы. Твое тело плюс мое тело, и он родился таким, каким родился.