— Когда-то здесь производились раскопки, — поясняет мне Виллем. — Вы как раз видите финальный их эпизод. Мы называем эту цивилизацию ильторайской и считаем, что она перестала существовать около ста тысяч лет назад. От нее сохранилось меньше, чем от земных динозавров — фрагменты мозаик, фрагменты настенных надписей, фрагменты скульптур — реконструкция их очень условна.
— А что случилось? Война?
— Да, ядерная война. Радиационный спектр до сих пор смещен в сторону соответствующих изотопов.
Дрон, расчищавший песок, видимо, что-то нашел. Он зависает в воздухе, и к нему устремляются два ближайших собрата. Вместе они выдувают в песке небольшую воронку и затем металлическими цепкими лапками извлекают из нее нечто угловато-продолговатое.
— Вот еще один мир…
Картинка резко меняется. Теперь мы с Виллемом в тех же скафандрах бредем по болоту, заросшему гигантскими хвощами и папоротниками. Листья слоновой величины свешиваются чуть ли не до земли. Правда, заросли не сплошные, между ними — обширные тинистые пространства с озерцами черной воды. Травяной дерн под ногами колышется, чувствуется, что под хлипким покровом его — вязкая жижа, готовая погрузить нас во тьму. Однако мы не проваливаемся — скафандр (так мне кажется) регулирует тяжесть тела.
— Осторожно! — предупреждает Виллем. — Просто стойте на месте, опасаться нечего!
Заросли ближайшего папоротника раздвигаются, из пузырчатых лимфоматозных корней выпрыгивает на нас нечто разлапистое и хвостатое. Воздух вспарывает пронзительный визг. Впрочем, где-то на середине полета ящерица будто врубается в стеклянную стену — вся сминается, как гармошка, шмякается в болотную грязь, пару секунд лежит, судорожно открывая и закрывая пасть, полную хищных зубов, а потом приходит в себя и быстро-быстро, уже без визга, извиваясь всем телом, уползает под защиту корней.
— Пришли, — говорит Виллем.
Мы огибаем очередной куст папоротника и видим нечто вроде гранитной стелы, возвышающейся над болотом метров на пять. Грани ее когда-то давно были отполированы, но теперь изъедены рябью сколов, царапинок и щербин. Тем не менее сразу понятно, что это творение человеческих (нечеловеческих) рук.
— Все, что от них осталось, — поясняет мне Виллем. — Здесь со времени катастрофы прошло около миллиона лет. Видите, биосфера уже восстановилась. Наверное, тут существуют и другие сходные артефакты, вряд ли только один, но эта планета тщательно не исследовалась. Некоторое время предполагалось, что она будет подвергнута пластике, терраформированию — кажется, так у вас говорят? — а потом мы, арконцы, ее заселим. Но затем было высказано соображение, что когда-нибудь — через сто миллионов лет — здесь может снова возникнуть разум. Имеем ли мы право встать на его пути? Дискуссия продолжается, а пока планета закрыта и для исследований, и для посещений.