В общем, мне, видимо, повезло больше всех. Правда, этого своего везенья я, разумеется, не понимал. Я не понимал даже, где нахожусь. Все застилал зыбкий, чуть подрагивающий туман, и голос Дафны доносился откуда-то издалека.
— Ну как, ты — жив?..
— Частично, — прохрипел я.
— Лежи, лежи…
Я все-таки попытался сесть. И чуть не упал обратно в постель, но Дафна мне помогла.
— Что это было?
— Контакт, — сказала она.
— Нет, я не про это…
— А что же?
— Ужасный сон…
Туман рассеивался. Кажется, я начинал понемногу соображать. Голова уже не раскалывалась, хотя в ней по-прежнему плескался багровый расплав.
— Сон… — повторил я.
Да, помимо прочего, еще был и сон: исключительно яркий, правдоподобный, точно я физически переместился в некую другую реальность. Я находился в хижине, сплетенной из длинных прутьев, глиняная обмазка ее частично осыпалась, открыв приличную щель, к тому же прутья здесь были раздвинуты, и сквозь них я видел пыльную деревенскую улицу, образованную рядами таких же глинобитных жилищ, двух пятнистых свиней, больше похожих на отощавших собак, пеструю курицу, что-то выклевывавшую из земли — вдруг она порскнула в сторону, словно ее кто-то пнул, и сразу же в поле зрения появилась группа людей: десять — двенадцать женщин, некоторые с младенцами на руках, примерно столько же большеголовых детей, цепляющихся за их юбки, и вслед за ними — пять или шесть солдат в рваном обмундировании, но с винтовками и автоматами. Женщины всхлипывали, солдаты, видимо, покрикивали на них, я догадывался об этом по жестам и движениям губ, но ни одного звука не доносилось — все происходило в безмолвии, я как будто оглох. Хуже того — лица у всех были черные, черные руки прижимали к груди черных детей, черные босые ноги ступали в черную пыль. При этом в воздухе стоял сладковатый, душно-гнилостный запах, словно ломтями живого мяса распустился поблизости некий страшный цветок, меня буквально выворачивало от него, и одновременно я откуда-то знал, что так пахнет смерть.
— Ты это действительно видел? — переспросила Дафна.
— Да, вот такой… дурной сон…
И вдруг я заметил, что лицо ее — обычно цвета летнего меда — сейчас как будто обсыпано серой мукой.
— Что с тобой?
Я протянул руку, но Дафна отступила на шаг.
Как будто испугалась меня.
Кажется, даже дрожала.
Похожая на загнанную газель.
— Это был не сон, — странным голосом сказала она.
Ближе к вечеру арконцы принесли извинения. Переговоры шли не воочию, а в видеоформате, по кабелю, экранированному от прослушивания и помех. Обеими сторонами использовался английский язык. Суть извинений, а также сопутствующих им комментариев сводились к следующему. Наша цивилизация уже давно не использует аудиальную речь как средство коммуникации, сообщила арконская сторона. Это связано и с технической медленностью звукового сигнала, и с его низкой ментальной емкостью, и с фундаментальной неоднозначностью интерпретаций аудиальных (аудиовизуальных) пакетов. Несколько столетий назад арконцы перешли на непосредственное и прямое общение, которое на земных языках определяется как экстрасенсорное. Термин не очень точный, но, к сожалению, иного в словаре человечества нет. То есть при контакте одного субъекта с другим используется не собственно речь (речь как буквенный текст), а комплекс эмоционально-смысловых ощущений, выражающих необходимый контент. Этнические языки у арконцев остались в далеком прошлом, и потому воплощение смыслов в любом из них (английском, русском, китайском и т. д.) представляет определенные трудности. Прежде всего потому, что смысл высказывания неизбежно искажается нормами конкретного языка.