— Что мы почувствовали при Контакте? Практически ничего! Не было никаких обмороков, никаких болевых ощущений. Может быть, легкое головокружение, которое быстро прошло. Все начисто отрицаем. Иначе нас просто отчислят отсюда, — сказала она, предугадывая решение Комитета. — А я этого не хочу. Прошу тебя: обещай, что будешь молчать.
Конечно, я ей такое обещание дал, правда, нисколько не сомневаясь, что наш обман будет выявлен при первом же ближайшем сеансе. Но к моему удивлению, когда начались короткие, чисто медицинские раунды, притирка, «психогенетическая селекция», как это у нас окрестили, никаких эксцессов не произошло. Голова у меня, разумеется, тут же вспыхнула, но сознание в этот раз я, как ни странно, не потерял, мозг по-прежнему слегка плавился, но не настолько, чтобы я не мог, оставаясь внешне спокойным, трезво и последовательно рассуждать. Со стороны, как и у Дафны, тревожных симптомов не наблюдалось. Так что мы благополучно прошли и «селекцию», длившуюся, между прочим, целых три дня, и затем — тщательное, из сотен всевозможных анализов, медицинское обследование у доктора Йонгера.
Доктор Йонгер, сыгравший в Контакте не последнюю роль, возник именно в эти дни. То есть он, конечно, и ранее существовал, но — отдельно от нас, экспертов, где-то далеко на задворках. Вряд ли кто-нибудь даже знал, как он выглядит: в память врезалось бы на всю жизнь. Внешность у него была на редкость запоминающаяся. Если взять обычную человеческую физиономию, стесать ее по бокам, а потом обтянуть тоненькой, клейкой, прозрачной пленкой так, чтобы она легла без морщин, то и получится наш гениальный врач, доктор Йонгер. Или попросту доктор Менгеле — такую кличку, по слухам, ему дал сам Лорд. При взгляде анфас его стиснутое с обеих сторон лицо похоже было на лезвие зазубренного топора. Особенно дико смотрелись на нем глаза — светлые, выпученные, как у рака, будто бы даже слегка выдвинутые на стебельках. Зрачки их непрерывно вращались, точно были не в силах остановиться на чем-то одном. А дополнялось это судорожным подергиванием острых плеч, и таким же подергиванием кончиков пальцев, как бы ощупывающих незримую плоть. Ну и голос — непрерывно срывающийся на фальцет, словно вели тупым ножом по стеклу. В общем, если считать что гениальность — своего рода безумие, то доктор Менгеле служил ярким примером, что оно так и есть. На все это можно было бы не обращать внимания, в конце концов список регалий у доктора был длиной в километр, видимо, врач он был действительно гениальный, если бы не его отношение к пациентам. Ничего особенного доктор Менгеле вроде бы и не делал, никаких этических норм в явном виде не нарушал, но я, например, во время бесчисленных и утомительных процедур, когда он, посверкивая глазами, с любопытством склонялся ко мне, чувствовал себя каким-то беспомощным насекомым, каким-то пойманным тараканом, жуком, пауком, которому можно оборвать лапки, усики, разрезать брюшко — исключительно для того, чтобы посмотреть, как оно будет дергаться на стекле.