Находиться на сцене для меня значило то же самое, что для моего отца — его служение Богу, но приносило еще больше радости! Жизнь в театре была не только яркой и разнообразной, но и долгой. Выходило, что ты живешь гораздо дольше простых смертных! Как коротка и монотонна обычная человеческая жизнь по сравнению с жизнью актера! Если тебе повезло и ты не умер раньше срока от кори, оспы, скарлатины, дифтерии, тифа, воспаления легких или, не дай Бог, от голода, то, может, дотянешь до семидесяти лет. Рождения ты не чувствуешь — здесь порадоваться может только твой отец. А потом — любовь, помолвка, женитьба, рождение детей, серебряная и золотая свадьбы — и похороны! И тут тебе тоже ничего не перепадет, потому что объедаться на поминках будут только твои друзья. А у актера, во-первых, бывают премьеры! Это совершенно особый праздник! Открыть нового поэта, новую пьесу или обнаружить что-то новое в старом Шекспире или Гёте — и потом все те долгие, долгие годы, которые актер проживает вместе со своими персонажами. К примеру: Лиру — 112 лет, Францу Моору — 25, Мефистофелю — 50, Шейлоку — 60, Гамлету — 30, Отелло — 40. А всем вместе им 317 лет, которые, если ты настоящий актер, ты можешь прожить за год. Получается, что тот, кто актерствует тридцать лет, проживает 9510 насыщенных лет, вместо жалких семидесяти. Со дня сотворения мира прошло около 5000 лет. Стало быть, актер может прожить в два раз больше времени существования этого мира. И какое значение имеют все усилия, если на карту поставлены 9510 радостных лет! За мою смелую операцию меня теперь ожидало вознаграждение в виде десятитысячелетнего царства! У меня были все основания чувствовать себя счастливым.
Когда закончился эпохальный театральный сезон 1913/14, я решил отправиться в пешее путешествие по Германии, чтобы, во-первых, испытать в деле свои новые ноги, а, во-вторых, познакомиться со страной и ее жителями — получше узнать свою новую родину. Изучить своих новых сограждан, которых мне теперь предстояло играть.
Из Берлина я пошел в сторону Касселя, и на этом участке пути у меня еще были деньги. В Касселе они закончились. Когда у себя на родине я был странствующим подмастерьем, я обычно заходил в пекарни, говорил условные слова и всегда мог рассчитывать на помощь своих товарищей по цеху. Здесь меня ждало разочарование. Мои новые коллеги вели себя чопорно и надменно. Здесь народ в пекарне делился на «великих», которые охотно принимали оказываемые им почести, и «прочую мелочь», спешившую услужить. Не было тут ни привычной мне теплоты, ни взаимовыручки. Прекрасная, удивительная профессия, отравленная ядом зависти и недоброжелательности. После Касселя дорога стала моим домом, а дорога — это особый мир. Стояло лето, спать можно было в стогу сена или на постоялом дворе, где я останавливался только на ночлег, а утром шел дальше. Я начал попрошайничать, но больше из любопытства, в познавательных целях: в конце концов, я знал, что в августе снова начну получать жалованье.