— кричу я, забыв о приличиях. «Si, si, signore, un momento», — и он начинает хлопотать. И певучесть его речи, и крадущиеся движения — все как у Кюне в роли Доминго. Он приносит мне металлическую миску с молоком и кусок черствого хлеба. Этот сухой хлеб хрустит у меня на зубах. Слюна заливает каждый кусок, а я черпаю ложкой молоко. Исчезая во рту, все мгновенно проваливается в пустой желудок. Монах подливает мне в миску молока, дает еще кусок хлеба. Я не поднимаю глаз. Как голодная собака, я склонился над своей миской; я чувствую, как силы возвращаются ко мне, и я постепенно успокаиваюсь. Первый жгучий голод утолен. Мне уже почти стыдно за себя, и я впервые поднимаю глаза. Монах снова сидит со своей козой, не глядя на меня. В огне догорает последнее одинокое полено. Я смотрю на этого монаха-Кюне, и меня охватывают подозрения и страхи. Никакой это не монах, а переодетый разбойник, думаю я. Он избегает смотреть мне в глаза, не хочет показывать мне лицо. Что он собирается со мной сделать? Я устал, я изможден, у меня нет оружия. А у него наверняка запрятан пистолет! Вот, значит, какая складывается ситуация! Мне кажется, что мне угрожает самая большая опасность в моей жизни! Это решающая ночь! Я недоверчиво спрашиваю его, где мне можно переночевать. Он показывает мне что-то вроде сарая перед хижиной, внутри — ворох соломы. Здесь я ложусь спать. Он снова вместе с козой уходит в дом, а я остаюсь на улице. В деревне это «на улице» гораздо шире, чем в городе. А в поле «на улице» простирается еще дальше, чем в деревне, но здесь оказаться «на улице» по-настоящему жутко! Здесь так холодно и так бескрайне, и еще эти крупные звезды, вон как недобро они тебе подмигивают! Как страшно и опасно здесь. А я к тому же смертельно устал. Но этот крадущийся Кюне, думаю я про себя, наверняка только и ждет, когда я засну, чтобы подкрасться ко мне, пряча длинный острый нож в своих широких рукавах, и перерезать мне горло, словно свинье, и тогда мне конец, смерть. Смерть?! Теперь, когда я снова набрался сил и, быть может, уже завтра перейду границу? Нет, с ножом он ко мне не придет. Слишком много работы и слишком опасно для него самого. И потом, я могу его заметить. А вот с топором он вполне может подкрасться сзади, этот Кюне, и невидимым ударом раскроить мне череп! Впрочем, одним ударом вряд ли! В конце концов, я парень крепкий. Нет, одним ударом убить меня не получится! Я наброшусь на него, бороться я умею, сделаю косой захват, намну ему шею, переброшу через себя, как лягушку! Я напрягаю мускулы, собираю все силы в кулак. Я схвачу его, против всех правил, за глотку, точно, буду держать его за шею и сжимать, сжимать руки до тех пор, пока он не затихнет навсегда. Пока глаза не остекленеют в глазницах, пока он не покраснеет и не посинеет, пока не станет холодным и неподвижным, не станет мертвым, бесповоротно мертвым. Тогда я закопаю его в солому и набью свой рюкзак едой. У него наверняка есть еще хлеб, а может, даже и козий сыр. Все это я сложу в свой рюкзак и пойду через седловину Сен-Бернара. Но что это кроваво-красное поднимается над горой? Что, что это такое? За белыми заснеженными вершинами вспыхнуло огромное красное пламя. Неужели загорелся весь мир? Круглый, пылающий шар! Это солнце, солнце всходит над горой! Занимается заря — Боже мой, значит я всю ночь видел сны о том, как я убиваю и как убивают меня? Я медленно сажусь. Да я даже рюкзак не снял! Доброе утро, солнце, бормочу я, стыдясь и извиняясь за свои ночные видения, доброе утро, Алекс, говорю я себе. Доброе утро, Сайка, говорю я уже добрее, называя себя так, как обычно называл меня отец, когда хотел похвалить. Как хорошо, что этой ночью я никого не убил и никто не убил меня. Теперь нужно посмотреть, как там монах. Может, у него найдется что-нибудь поесть. Не страшно ведь, если я его разбужу, этого Кюне, этого крадущегося Доминго. Я захожу в хижину. Дверь открыта настежь, как вчера ночью, когда я входил и выходил из дома. Старик сидит на том же месте, обняв коленями козу. Он сидит точно так же, как вчера, только взгляд у него теперь усталый. Ведь он тоже не спал, думаю я, конечно, не спал — теперь мне это совершенно ясно. Он наверняка думал, что я хочу его убить. Сегодня ночью наши мысли вели между собой долгие разговоры об убийстве. «Buon giorno», — приветствую я его. «Buon giorno, signore, poco mangiare?»