Ярина с трудом подняла голову, мутным взглядом оглядела собравшихся и едва слышно сказала:
— Не править тебе. Проклинаю…
Вацлав вздрогнул и снова оглянулся на Еву, она смотрела в пол и совершенно не обращала внимания на происходящее.
Князь вздохнул и кивнул палачу. Тот опустил факел и костёр с привязанной колдуньей задымил и быстро показал языки пламени. Она не кричала.
Ещё до того, как её голова безвольно опустилась на грудь и она сама стала головёшкой, вдруг потянул ветер. Настолько холодный, что князь вздрогнул. Под шёпот и суеверный выкрики, с ещё теплого осеннего неба пошёл ледяной дождь, а затем и снег. Он затушил недогоревший костёр.
Князь приказал вытащить несгоревшее тело из углей, затянуть его в ткань и бросить в самый глубокий сточный колодец. И спустя пять или шесть вечеров, щедро смоченных вином и горилкой, забыл о женщине, которую огонь поцеловал дважды.
* * *
— Оставьте нас, — приказал Вацлав и их оставили в тронном зале одних. — Почему на твой корабль загружают припасы, Ева? Отвечай.
— Я отплываю, мой князь. Вечером, — она смотрела в землю, не на него.
— Я тебя не отпускал.
— Я Вам больше не нужна, дорогой мой правитель. Теперь у меня другая миссия.
— И ты думаешь, я тебя отпущу после всего этого?
— Конечно же, отпустишь, любимый. Ты неудержимо захочешь править свободным, и змея на твоём горле будет тебя только раздражать. Для меня нет тайны в том, что при тебе это край зацветет, как луга весной. И я для этого буду не нужна. Я бы и сама хотела остаться, может быть просто женщиной у твоего трона, но мой настоящий хозяин не отпускал меня. Если я останусь тут, он убьёт меня. Каким бы ты не был могучим воином и мудрым князем, бойся его, как своего бога смерти. Он не оставляет шансов.
Князь усмехнулся, опустил плечи и поклонился ей. Она поклонилась в ответ и развернулся, чтобы уйти. Он поднялся с трона, грубо схватил её за руку и развернул к себе.
— Я отпущу тебя, — сказал он, увидев впервые лёгкий испуг в её глазах, притянул к себе и сжал в объятьях. — Но сначала… Я не прошу.
Мальчишка выбежал из-за изгиба тропинки и на полном ходу врезался в ногу Байгуду. Упал на землю, зашипел от боли и досады, потёр ушибленную голову, посмотрел перед собой непонимающе, поднял голову вверх. От вида и размеров богатыря заорал дурниной. Увернулся от протянутой руки и убежал вдаль, крича ещё долго.
— Хм-м-м, — с басовитой хрипотцой протянул батыр.
Это был далеко не первый селянин, встреченный им по дороге. На десятом или двадцатом, он перестал считать. Все они были потерянными, почти бежали или шли, понурив голову. Спасались от чего-то. И именно туда лежал путь батыра.