Волею судеб ситуация сложилась так, что во второй половине XX века изучением наследия Исаака Бабеля занимались, по большей части, исследователи, живущие за пределами России. В силу чего, в западном литературоведении была выработана и наиболее законченная концепция творчества писателя, а именно: проза Бабеля была признана бессюжетной, и тексты рассматривались как самопорождающие: к одному слову приставлялось другое, полученное сочетание обретало смысл, после чего к имевшемуся сочетанию присоединялось следующее слово… В результате такой цепной реакции получались текст и смысл.
Наиболее решительная попытка утвердить такой взгляд на «Конармию» принадлежит голландскому русисту Яну ван дер Энгу (1925–2001)>{1}, но, как отметил Вольф Шмид>{2}, к этому мнению склонялся уже Николай Степанов в 1928 году>{3}. Выясняется, однако, что спор о сюжете Бабеля на пять лет старше.
В 1923 году одесский критик Ар. Муров опубликовал вторую часть своей статьи «Без сюжета», где объявил А. П. Чехова погубителем русской сюжетной прозы. А новая — послереволюционная — русская литература (например, Пильняк в своей «Третьей столице») так сюжета найти и не смогла.
«Впрочем, — замечает Муров, — нельзя не отметить одного отрадного явления, подтверждающего старую истину, что нет правила без исключения. Мне пришлось ознакомиться с новыми рассказами молодого беллетриста И. Бабеля, который необычайно просто разрешает интересующую нас задачу. Маленькие наброски, вырванные из подготовляемой им книги „О конной армии“, они светятся большой жизненной правдой и насыщены той энергией и яркостью, которые вообще отличают произведения этого даровитого беллетриста. Но они замечательны и своей сюжетностью. Ну, что, казалось бы, занимательного в том, что казаки накрыли в теплушке мешечницу с солью. У Бабеля, однако, это только повод, чтобы развернуть целый клубок вымысла, в который вливаются кровь и соки подлинной жизни, поднятой на ноги страшным вихрем гражданской войны. Эта драма, овеянная дымом и огнем боевой жизни, еще более выпукло выступает в сюжете другого рассказа, в котором действительность цепко хватает за душу и бьет своей окровавленной лапой по свежим человеческим ранам. Рассказы эти малы. Но какие в них большие сюжеты, сколько в них драматизма и смеха сквозь слезы. Действительность становится здесь фантастическим, фантастическое — действительностью. Таково настоящее искусство художника. Оно, может быть, еще находится в стадии созревания и не совсем определилось, но оно уже нашло свою опору в сюжете, а это почти художественная победа»
