Заходит суббота, от тестя идем к цадику. Имени не разобрал. Потрясающая для меня картина, хотя совершенно ясно видно умирание и полный декаданс. Сам цадик — его широкоплечая, тощая фигурка. Сын — благородный мальчик в капотике>{264}, видны мещанские, но просторные комнаты. Все чинно, жена — обыкновенная еврейка, даже типа модерн.
Лица старых евреев. Разговоры в углу о дороговизне.
Я путаюсь в молитвеннике. Подольский поправляет. Вместо свечи — коптилка.
Я счастлив, огромные лица, горбатые носы, черные с проседью бороды, о многом думаю, до свиданья, мертвецы. Лицо цадика, никелевое пенсне.
— Откуда вы, молодой человек?
— Из Одессы.
— Как там живут?
— Там люди живы.
— А здесь ужас. Короткий разговор. Ухожу потрясенный.
Подольский, бледный и печальный, дает мне свой адрес, чудесный вечер. Иду, думаю обо всем, тихие, чужие улицы. <…>
А потом ночь, поезд, разрисованные лозунги коммунизма (контраст с тем, что я видел у старых евреев).
Стук машин, своя электрическая станция, свои газеты, идет сеанс синематографа, поезд сияет, грохочет» <…>>{265}.
Обратим внимание на одну довольно невнятную фразу:
«Зять Подольский, заморенный интеллигент, что-то о Профсоюзах, о службе у Буденного, я, конечно, русский, мать еврейка, зачем?»
О чем идет речь? Кто — русский? Зять владельца лавки древностей на житомирском рынке?
Видимо, в данной фразе следует видеть сокращенную запись диалога.
Подольский взволнованно разглагольствует о Профсоюзах, расспрашивает о службе у Буденного, а потом задает Бабелю вопрос:
— А вы — русский?
Лютов-Бабель:
— Я? Конечно, русский!
Подольский: — А похожи на еврея…
Лютов-Бабель:
— У меня мать еврейка…
И тогда Подольский выражает свое недоумение:
— Так зачем же вы у них служите?
И рассказывает об участии конармейцев в еврейском погроме…
В новеллу «Гедали» этот разговор вошел в весьма урезанном виде: во время погрома поляки вырывали евреям бороды и убивали евреев… Только поляки! Поляков убивают конармейцы… Так что, позволительно думать, к погрому они не причастны.
Вторая и третья новеллы тоже ставят в центр повествования главных персонажей, но названы они по исполняемой персонажами функции — «Рабби» и «Сын рабби», видимо, представлявшейся автору более важной, чем их имена.
Рабби — это не сокращенная форма слова «раввин», заимствованного из арамейского рт (rabin; в греческой передаче: rabbinos, что в средне-греческий период стало читаться как ravvinos и в таком виде попало в славянский перевод Библии — раввинъ). А вот «рабби» — слово из языка иврит и состоит из двух частей: корня nn(rab) «большой»; в переносном смысле: «наставник») и местоименного суффикса 1 л. ед. ч. (-і) «мой». И значение слова rabbi — «мой учитель».