— не говоря о том, сколь немногие ведают еще,
что, собственно, тут случилось и что впредь с погребением этой веры должно рухнуть все воздвигнутое на ней, опиравшееся на нее, вросшее в нее, — к примеру, вся наша европейская мораль. Предстоит длительное изобилие и череда обвалов, разрушений, погибелей, крахов: кто бы нынче угадал все это настолько, чтобы рискнуть войти в роль учителя и глашатая этой чудовищной логики ужаса, пророка помрачения и солнечного затмения, равных которым, по-видимому, не было еще на земле?..»
>{276}.
Внимание Бабеля могли привлечь два момента: во-первых, пророчество Ницше о грозящей Европе череде обвалов, разрушений, погибелей и крахов сбылось — и Бабель был свидетелем этого ужаса; во-вторых, заглавие отрывка: «Какой толк в нашей веселости?».
Напомним диалог рабби Браславского и рассказчика:
«— Чего ищет еврей?
— Веселья».
Веселье — это опознавательный знак хасидизма. Но какой толк от веселья, когда Бога нет?!
В начале XX века убеждение в кризисе веры (не без влияния Ницше, конечно) охватило многих. Церковь надежд не внушала:
«Что такое эти храмы, как не могилы и надгробные памятники божества?»>{277}
Так что стремящимся кризис преодолеть открывалось два пути: отказ от веры вообще (атеизм) или обновление религиозных ценностей. Например, путь, указанный Иоахимом Флорским (Gioacchino da Fiore, 1132–1202). В России самым ревностным проповедником учения итальянца стал Дмитрий Мережковский.
«Конечно, величайшее преступление истории, как бы второе распятие, уже не Богочеловека, а богочеловечества, заключается в том, что на кресте, знамении божественной свободы, распяли свободу человеческую. Но неужели Бакунин и Герцен решились бы утверждать, что в этом преступлении участвовал сам Распятый, что Христос желал людям рабства? <…>
В первом царстве — Отца, Ветхом завете, открылась власть Божия, как истина; во втором царстве — Сына, Новом завете, открывается истина, как любовь; в третьем, и последнем царстве — Духа, в Грядущем завете, откроется любовь, как свобода. И в этом последнем царстве произнесено и услышано будет последнее, никем еще не произнесенное и не услышанное имя Господа Грядущего: Освободитель»>{278}.
Рабби Моталэ — Отец — мертв.
Илья Браславский — Сын — умер, не оставив учеников… Хасиды…
«— В страстном здании хасидизма вышиблены уже окна и двери, но оно бессмертно, как душа матери. С вытекшими глазницами, хасидизм все еще стоит на перекрестке яростных ветров истории…
Так сказал Гедали» <…>>{279}.
Хасидизм бессмертен… В новелле «Гедали» герой горько сетует на настоящее и призывает чаемое грядущее: