Армия из тачанок обладает неслыханной маневренной способностью.
<…> Рубить эту армию трудно, выловить — немыслимо. Пулемет, закопанный под скирдой, тачанка, отведенная в крестьянскую клуню, — они перестают быть боевыми единицами. Эти схоронившиеся точки, предполагаемые, но не ощутимые слагаемые, дают в сумме строение нынешнего>{291} украинского села — свирепого, мятежного и корыстолюбивого. Такую армию, с растыканной по углам амуницией, Махно в один час приводит в боевое состояние; еще меньше времени требуется, чтобы демобилизовать ее».
Цитируя этот восторженный панегирик, мы устранили из него одну фразу — в самом начале третьего абзаца:
«Буденный показал это не хуже Махно»…
Что же такого показал Буденный? От кавалерии он не отказался — что за Конармия без конницы?! Или, может, пересадил кавалеристов на тачанки? Но сам Бабель далее пишет:
«У нас, в регулярной коннице Буденного, тачанка не властвует столь исключительно».
И добавляет:
«Однако все наши пулеметные команды разъезжают только на бричках».
А на чем еще прикажете разъезжать пулеметчикам? Станковый пулемет Максима весит 70 килограмм! Можно, конечно, навьючить его на лошадь, но только в разобранном виде. Значит, перед боем мало снять пулемет с лошади, надо еще его собрать. А раз так, то на марше армия становится беззащитной. И в случае атаки противника остается полагаться только на быстроту конских копыт.
Так что фраза о Буденном здесь совсем не к месту, поскольку после нее следует продолжение рассказа о все той же армии Махно. И значит, фраза эта вставлена в текст задним числом — кто-то (сам Бабель или внимательный редактор) сообразил, что похвалы в адрес Махно нужно чем-то уравновесить.
Возможно даже, что Бабель Батьке сочувствовал — написал же он: «задушенный нами Махно»… Не разбитый, не разгромленный, а задушенный! А в первой половине 1920-х еще живы были в памяти слова «душители свободы»… До революции так именовали царских сановников-палачей, после революции — большевиков.
Бабель, как известно, в махновской армии не служил. На что же он тогда опирался — на чужие рассказы, на слухи, на собственную фантазию? Имелся ли у «махновских» рассказов какой-то реальный фон. Вот начало рассказа «У батьки нашего Махно»:
«Шестеро махновцев изнасиловали минувшей ночью прислугу. Проведав об этом наутро, я решил узнать, как выглядит женщина после изнасилования, повторенного шесть раз. Я застал ее в кухне».
А это его конец:
«Еврейка подняла от лохани свое налитое кровью лицо <…> и пошла из кухни тем трудным шагом, какой бывает у кавалериста, когда он после долгого перехода ставит на землю затекшие ноги».