«<…> из вагона выходит Галин для того, чтобы содрогнуться от укусов неразделенной любви к поездной нашей прачке Ирине.
— В прошлый раз, — говорит Галин, узкий в плечах, бледный и слепой, — в прошлый раз мы рассмотрели, Ирина, расстрел Николая Кровавого, казненного екатеринбургским пролетариатом. Теперь перейдем к другим тиранам, умершим собачьей смертью. Петра Третьего задушил Орлов, любовник его жены; Павла растерзали его придворные и собственный сын; Николай Палкин отравился, его сын пал 1 марта; его внук умер от пьянства… Об этом вам надо знать, Ирина…
И, подняв на прачку голый глаз, полный обожания, Галин неутомимо ворошит склепы погибших императоров»>{181}.
Вот оно — фамилия дана Павличенке не только в память апостолов Петра и Павла, но и конкретных исторических персонажей: Петра I, убившего собственного сына, и Павла I, собственным сыном убитого. И тогда жизнеописание красного генерала — это травестия истории русской царской династии>{182}.
А теперь пришла очередь разгадки вычеркнутого уподобления лежания Павличенко под Прикумском: «так церковь Спаса лежит на древней крови».
Таких церквей в России было ровно две: одна в Угличе, на месте гибели (убийства!) 15 мая 1591 года царевича Дмитрия, вторая в Петербурге, на месте убийства 1 марта 1881 года государя Александра II.
Об этом и речь: убийство царей-отцов и сыновей царевичей!
Новая проза безжалостно кромсала прокисшее тесто старой русской литературы.
Оттого и притча о блудном сыне, пять лет неведомо где пропадавшем, кончается не прощением, а убийством — отцеубийством.
И это главный сюжет.
Бабелю не были чужды и такие коллизии. В рассказе и пьесе «Закат» сыновья решают убить Менделя Крика. Старик выжил, но превратился в слабоумного и запуганного калеку — тень человека.
Но куда важнее, что об отцеубийстве напрямую сказано в самой «Конармии» — новелле «Письмо». Там рассказано о казни белоказака Тимофея Курдюкова, и убивает его собственный сын — Семен. А перед тем Тимофей Курдюков собственноручно зарезал своего сына Федора…
И после убийства сына отец обращается к сыну младшему — мальчику Василию:
«<…> вы — материны дети, вы — ейный корень, потаскухин, я вашу матку брюхатил и буду брюхатить <…>»
А вот это сказал Матвею Павличенке Никитинский:
«я мамашей ваших, православные христиане, всех тараканил <…>»
Мы уже говорили о грамматических странностях «Жизнеописания» — вначале обещано говорить о красном генерале Матвее Павличенке, а затем рассказ ведется от первого лица>{183}. Обращается же рассказчик к «ребятам ставропольским, землякам моим, товарищам, родным моим братам».