«<…> к лошади подошел Маслак, вставил револьвер ей в ухо и выстрелил».
А револьвер вкладывают в рот только люди, желающие покончить с собой с полной гарантией… И символика странной коровьей смерти немедленно раскрывается.
Устроив всесожжение, Прищепа принес искупительную жертву. А потом бросил в огонь частицу себя — прядь волос. То есть сам себя принес в жертву — взошел на костер. И тут же сгинул! Жертва была принята.
О пламени, в котором сгорали дом и имущество Прищепы сказано:
«Пожар сиял, как воскресенье».
С обыгрыванием двойной семантики слово «воскресенье» (день недели и воскресение) мы уже сталкивались (см. главу VI «Список кораблей»).
О каком воскресении идет речь здесь?
Все, что Прищепа истребляет огнем, — это мертвая материя и живая плоть. И ключ к этому тот же самый, что запирал новеллу «Измена», — гностический:
«пролетариат, товарищи, сам знает, что он грубый, нам больно от этого, мы хотим жить, мы хотим умереть, душа горит и рвет огнем тюрьму тела и острог постылых ребер…».
В этом смысл воскресения и сюжет новеллы: свобода, освобождение души, томящейся в темнице тела! Оттого пролетариат и стал классом-гегемоном — кроме цепей, приковавших к земной юдоли, ему нечего терять.
Глава XVII Низвержение в хаос
На Дону и в Замостье
Тлеют белые кости.
Над костями шумят ветерки…
Алексей Сурков «Конармейская» 1939 года… «Замостье» понадобилось Суркову для рифмы на слово «кости». Остальное —
Помнят псы-атаманы,
Помнят польские паны
Конармейские наши клинки…
— смесь преувеличений (на конармейскую эпоху пришелся всего один атаман Войска Донского — Богаевский Африкан Петрович) и исторической лжи — в сражении за Замостье победу одержали как раз поляки.
А вот другое произведение конармейской классики — новеллу Бабеля «Замостье» (наряду с «Кладбищем в Козине») — Евгений Добренко квалифицирует как совершенно загадочное>{235}. Чуть ниже он, впрочем, отмечает, что «Кладбище в Козине» все-таки «может быть понято», и даже объясняет, как такого понимания достичь:
«…„Кладбище в Козине“ — не „восточная экзотика“, как ее часто трактуют. В контексте цикла эта зарисовка не просто обретает некий бытийный смысл. Она — призма, через которую преломилось „Жизнеописание Павличенки“…». >{236}
Мы, со своей стороны, тоже пытались разобраться с «Кладбищем в Козине» (глава IX) и «Жизнеописанием Павличенки» (XIII), но указанной связи между ними не обнаружили. И это нам чести не делает… А с «Замостьем» дела обстоят еще хуже:
«…все необычно в „Замостье“: отсутствие характеров, сюжета, подчиненного каузальным связям, конфликта, наконец, новеллистические „рамки“ (в этом смысле рядом с „Замостьем“ можно поставить лишь „Кладбище в Козине“)»