Хэвейд не ответил. Зато Генрих, которому из-за чувства вины по-прежнему было больно наблюдать ту нерастраченную материнскую нежность, которую его жена изливала на ребенка брата, решился пошутить.
— Если твоя жена не захочет говорить — дай ей еще ребенка. И тогда снова стереги ее беременный покой.
Король кивнул на колыбель и при всей суровости вновь не удержался от улыбки, которая предназначалась внуку.
— Непохоже, что твоя супруга очень любит детей. Как часто она подходит к сыну?
Седрик коротко и искренне вздохнул.
— Нечасто. По правде… не подходит вообще. И молока у нее нет. Совсем… Должно быть, все дело в ее характере, отец. Марика родилась в День Солнцестояния.
Хэвейд утратил свою обычную твердую сдержанность, изумленно выпрямляясь на мягком табурете. Про-принц Генрих и его супруга посмотрели друг на друга.
— Но ведь это… очень сильный день. Мужской день, — осторожно напомнила Ираика. — Женщины в этот день не рождаются, а если рождаются — погибают в раннем детстве.
Седрик поморщился.
— Марика выжила. И ее природа… иная, чем у большинства жен. Этим я объясняю ее нелюбовь ко всему женскому и тягу к мужскому. Не стоит порицать ее за невеликое внимание к сыну. Ей… мне кажется, ей нужно привыкнуть к тому, что она теперь — мать.
— Пусть не беспокоится, — торопливо предложила Ираика. Она сделала непроизвольное движение, точно желая заслонить колыбель. — Я… я присмотрю за малышом. А Марика… пусть отдыхает. Ведь она… наверное, еще не оправилась от родов. Седрик, ты… тебе не стоит ее торопить!
Седрик вошел в спальню, когда за окном стало совсем темно. Очаг был потушен, и темноту в комнате разгонял всего пяток свечей, которые горели у его супружеского ложа. Против ожиданий, Марика обнаружилась не за столом, и даже не у стены, где она проводила много времени, натачивая развешенные здесь свои мечи, которые заняли почетное место среди прочего оружия. Жена де-принца с ногами сидела на постели, занимаясь неожиданно женским делом. Расставив свечи возле себя, она смотрелась в зеркало.
При появлении супруга, принцесса поспешно опустила зеркало, прижав его отражающей поверхностью к животу. Краем сознания Седрик восхищенно отметил, что живот романки уже полностью восстановился, утратив выпуклость, что оставалась у многих женщин даже после освобождения от бремени. Как и волосы, которые после острижения отросли заново, сделавшись будто еще прекраснее и гуще. Седрик не замечал, чтобы Марика когда-то пользовалась женскими притирками или мазями, но ее юная кожа в них не нуждалась. Его жена была прекрасна. Так прекрасна, что де-принц исполнялся восхищения всякий раз, как смотрел на нее. А запах Марики заставлял его томиться от невозможности касаться ее тела и любить — столько, сколько бы ему этого хотелось.