Декларирование «легитимизма» престолонаследия должно было сопровождаться определением «имени возглавителя» государственной системы будущей Российской Империи, для чего Съезду требовалось сосредоточиться на разработке правового механизма восстановления монархии. В качестве варианта сенатором А. В. Бельдгардтом предлагалось ввиду отсутствия кандидата на Престол ограничиться установлением Местоблюстителя Престола («законы не предусматривают незамещенного Престола»), который должен быть определен Государыней Императрицей Марией Феодоровной «как венчанной Царицей и Помазанницей Божией». Затем следовало созвать Сенат для разрешения вопроса об «имени» «исключительно в духе Основных Законов». Отмечалась важность восстановления именно «Императорского Сената», в персональном составе, действовавшем до марта 1917 г., причем игнорировался факт, что эти «сенаторы дореволюционного времени» ранее утвердили акты Николая II и Михаила Александровича. Не «предрешая» самого «имени», Марии Феодоровне предполагалось указать на «популярность» в Зарубежье и в России, в частности среди военных, Великого Князя Николая Николаевича (3).
Резолюции Съезда вырабатывались в контексте решения вопросов о Престолоблюстителе (26 июля 1922 г.) и затем – об Императоре Всероссийском (31 августа 1924 г.). Однако их реализация произошла, как известно, не по рекомендации Вдовствующей Императрицы и не по утверждению Правительствующего Сената, а исключительно по личной инициативе Великого Князя Кирилла Владимировича, самопровозглашение которого было осуждено как членами Дома Романовых, так и многими монархическими организациями. Основанием для самопровозглашения стали уверенность в невозможности спасения кого-либо из Семьи последнего Императора и Великого Князя Михаила Александровича, объявленное вследствие этого Кириллом Владимировичем «старшинство в Роде Царском» и неоспоримый принцип, что «Российские Законы о Престолонаследии не допускают, чтобы Императорский Престол оставался праздным после установленной смерти предшествующего Императора и Его ближайших Наследников». «В ознаменование памяти мученической гибели Государя Императора Николая Александровича и всей Его Августейшей Семьи» день 4/17 июля объявлялся «днем всеобщей скорби русских людей». Правда, при этом делалось указание, что «если окажутся названные Высочайшие Особы живы», Кирилл Владимирович «отказывается от принятой им Власти и признает Их Своими Государями». Право «старейшего Члена Дома Романовых» по мужской линии оставалось за Великим Князем Николаем Николаевичем, у которого не было детей – наследников. Только после кончины Николая Николаевича и Марии Феодоровны в 1929 г. о признании прав Кирилла Владимировича заявил и Архиерейский Синод во главе с митрополитом Антонием (Храповицким). Поведение Кирилла Владимировича во время Февральской революции, когда он, еще до отречения Государя 1 марта 1917 г., фактически первым среди Романовых заявил о своей верности Временному Комитету Государственной Думы (вместе с подчиненным ему Гвардейским Экипажем), многими осуждалось (4). Существовала и еще причина, препятствующая занятию Престола именно Кириллом Владимировичем. Его мать, Великая Княгиня Мария Павловна (герцогиня Мекленбург-Шверинская), была лютеранкой и перешла в православие лишь в 1908 г. (через 34 года после свадьбы). Кирилл был рожден от неправославной матери и, согласно статье 185 Основных законов Российской Империи, мог претендовать на Российский Престол лишь в случае отсутствия мужчин-наследников, рожденных от православных браков («Брак мужеского лица Императорского Дома, могущего иметь право на наследование Престола, с особою другой веры совершается не иначе как по восприятии ею православного исповедания»).