Я тихонько покидаю эту обитель зла, стараясь не привлекать много внимания. Вообще, сестрицу, прямо скажем, жалко. Ну, в кого она такая недалекая?
В следующую секунду весь дом сотрясается от храпа дядюшки, и я киваю сама себе.
Ясно, в кого.
Ладно, сейчас не это главное. Иду на кухню, заказываю себе «ужин в постель» и поднимаюсь в свою комнату. Вхожу осторожно. Потом так же осторожно выхожу, хватаю первую попавшуюся горничную (хвала небу, тут как раз такая проходила) и запускаю ее на минное поле. Девушка изумленно вбегает в спальню, по инерции пересекая ее почти полностью, а затем оборачивается на меня.
— Прости, — нахожусь, с ответом, — мне нужно с тобой поговорить.
Вообще-то мне нужно было понять, не устроила ли сестрица каких подлянок, когда была в моей комнате днем, но, похоже, я зря переживала.
— У меня не так много платьев на выбор, — придумываю на ходу, проходя к гардеробу, — так что я подумала… что было бы неплохо заказать парочку нарядов, — открываю дверцы, смотрю на девушку, — может, сгоняешь до местного портного? Или как у вас тут связь работает?.. — замолкаю, глядя на выражение лица горничной.
Кажется, она посерела. Или побелела? Точно не знаю. Но вот этот жест с закрытым ртом совершенно точно о многом говорит!
Резко разворачиваюсь и не удерживаюсь от ядреного:
— Да чтоб тебя!
Вся моя одежда была изорвана, разрезана, раскрашена краской и, если мне не изменяет зрение, облита какой-то кислотой.
— Леди Марьянелла, это не я! Честно! И никто из наших! Мы боимся новых хозяев, но чтоб до такой низости опуститься… — едва не плачет девушка, но я останавливаю ее взмахом руки.
Во мне сейчас борются два желания.
Первое — позвать графа Дроттера.
А второе…
Второе — пойти и разобраться самой!
— Леди, может, все-таки послать за портным?.. Он вряд ли успеет сшить несколько новых платьев, но хоть что-то — сможет сделать… — предлагает девушка, но я лишь качаю головой.
Выхожу из своей комнаты, иду к лестнице и останавливаюсь, глядя вниз: потому что Мерцелла стоит у ее основания и с вызовом смотрит на меня.
— Зачем? — задаю один единственный вопрос.
Вообще, в моих мыслях он звучит намного длиннее: зачем ты пыталась давить на жалость пять минут назад, зачем орала, требуя вернуть мать, если ты уже напакостила, как какая-то малолетка — и даже если бы я дала согласие на помощь, я бы тут же его забрала, увидев, что ты натворила?!
— Зачем нужно было ЭТО делать?! — смотрю на нее, едва сдерживая приступ очень нехороших эмоций.
— Для мотивации, — выплевывает Мерцелла.
— Ну, ты и дура, — отвечаю ровно; затем разворачиваюсь и иду обратно.