Молчание было долгим.
– Может быть… даже наверняка все будет так, как ты сказал, – заговорил, наконец, Иуда. – Душа человеческая не изменится в один день. Но разве рожденные в новом законе, новой вере не будут лучше нас – нынешних, разве они захотят повторять наши ошибки? Что сейчас в душах людей: скорбь, пустота и страх. И никакой надежды! Так нужно дать им эту надежду. Нужно указать цель, пусть далекую, трудную, но прекрасную! И тогда зерна истины взойдут. Вот во что я верю!.. А я… неужели, ты полагаешь, задумав такое, я заботился о себе, считался со своими страданиями и душевным покоем?
– Ты готов обречь себя на… ты даже не представляешь на что, ради иллюзий, призрачной цели?
– Готов. Не пытайся запугать меня. Я знаю, что обрекаю себя на вечный позор и проклятие. Разве я не заслужу их своим поступком? Кто будет задумываться, ради чего я делаю это? Но я сам выбрал путь. Я мог отказаться. А теперь поздно: дело идет к развязке. И ты не можешь помешать.
Снова повисла тишина. Люцифер неотрывно смотрел на Иуду, тот заледенел от его взгляда.
– Что ж… – сказал, наконец, Сатана, – если это твое окончательное решение – делай, как задумал. Мне больше нечего сказать.
– И ты не попытаешься остановить меня?
– Как? – пожал Люцифер плечами. – Я привел тебе все доводы, какие мог. Но ты упорствуешь.
– А как же случайный камень на голову, нож в спину в нелепой драке или какая-нибудь другая «изящная» выдумка? – ехидно спросил Иуда.
– Как вы – люди все-таки глупы! – вздохнул Сатана. – Я не базарный воришка. Как я могу отнимать то, что не мое?
– Что ты хочешь этим сказать?
– Смерть приходит в этот мир только через Бога, ибо мир, мы все, и я тоже, кстати, сотворены Им. Все нити судеб в Его руках.
– Уж не называешь ли ты Всевышнего убийцей?
– Нет. Он – Вершитель Судеб. А убийцы – люди. Но и они не отнимут жизнь раньше отмеренного срока, ибо нет на то Его воли.
Иуда долго молчал, глядя в темные глаза Сатаны.
– Лгать тебе незачем. В таком разговоре, как наш, ложь не нужна…
– Правильно. Я не солгал тебе ни единым словом.
– Но мог бы промолчать.
– Зачем?
– Из мило… хотя, что я говорю! Милосердие тебе неведомо.
– Да. Его изобрели люди. Но мне жаль, что мы с тобой так и не договорились.
– Жаль?! Ты смеешься надо мной!
– Нет. Мне не доставит удовольствия вечно наблюдать твои сожаления и запоздалое раскаяние.
– Лучше сожалеть о свершенном, чем о том, что не сделал, хотя мог. Хватит пугать меня. Я никогда не прощу себе, если сейчас отступлю. А ты все-таки солгал мне.
– Я? В чем же?
– Что не боишься. Знаешь же: однажды, может, совсем скоро даже по людскому счету, этот мир преобразится согласно замыслу Божьему, и тогда ты погибнешь, канешь в небытие.