Журнал «Природа и люди» давал в приложениях не только романы Густава Эмара и Луи Жаколио, но и целые собрания сочинений перечисленных мною по-настоящему больших писателей. Давал он и собрания сочинений Диккенса, Гюго, Брет-Гарта, а это-то и было излюбленным мальчишеским чтением предреволюционных лет. Я сам хорошо помню эти провинциальные книжные клондайки. (А. Гайдар в письме к Р. Фраерману писал о самых своих любимых писателях, которым он обязан «весь и всем». Из четырех имен, названных им, три — Марк Твен, Диккенс и Гофман.) Но правда также и то, что реальнейший, невыдуманный романтизм времени и материала сюжета «По ту сторону» очень естественно лег в русло этих влияний. Это не было сознательным подражанием: скорее это шло от состава крови, впервые начавшей бурлить в жилах там — в шалашах яблоневых садов или на полутемных чердаках Борисоглебска или Арзамаса над страницами любимых книг.
Мы знаем в нашей литературе много неудачных попыток перенесения и заимствования схем переводных авантюрных романов и наложения их на советский, революционный материал. Ничего путного из этого никогда не получалось, и в большую литературу эти опыты не попали, оставшись в границах «чтива». Пожалуй, удалось это одному Кину, и как раз потому, что он ничего не заимствовал и не переносил и даже, вероятно, обдуманно, как литератор не подражал, но честно и искренне описывал молодых людей своей формации, которые — вчерашние читатели Джека Лондона и Стивенсона — сами немножко подражали своим любимым героям. Легкая стилизация под Овода, Смока Белью и им подобным была не литературным приемом романиста, а исходной мальчишеской житейской позицией первых комсомольцев (вспомним и героев «Двадцати лет спустя» Михаила Светлова, влюбленных в мушкетеров Дюма). Столкнувшись с реальными испытаниями суровых лет гражданской войны, с живой романтикой революции, эта исходная позиция привела к образованию тех редких характеров революционеров, поэтом которых стал Виктор Кин.
В том «Избранного» был включен небольшой отрывок из черновых вариантов романа. В папке «Потерянное время» их сохранилось гораздо больше, и позднее я их внимательно прочитал. Многие из них написаны той же смелой, уверенной рукой, что и знакомый текст романа, и можно только удивляться, почему автор их забраковал. Иногда это приходилось делать, видимо, потому, что по мере написания перестраивался сюжет. Так, например, Варя-комсомолка превратилась в Варю — славную, но недалекую мещаночку. Выгоды этой трансформации очевидны: рядом с такой Варей и ее родными суровая чистота и романтическое бескорыстие Матвеева и Безайса предстают рельефней — от контраста их фигуры выигрывают, да к тому же этот «ход» дает возможность автору показать подвиг молодых подпольщиков на реалистически традиционно выписанном бытовом фоне чеховско-чириковской провинции — опять же умный и выгодный контраст.