Я помню спектакль «Наша молодость» в Художественном театре. В нем играли молодые Дорохин, Массальский, Ольшевская, В. Полонская. Герои инсценировки, сделанной С. Карташевым, были симпатичны, забавны, психологически достоверны, хотя несколько напоминали молодых Турбиных. Зрители много и дружно аплодировали. Автор был недоволен трактовкой отдельных ролей, но на то он и автор. Однако на этом надо остановиться подробнее. Насколько я вспоминаю — прошло слишком много времени! — спектакль все же был чрезмерно забытовлен. Привычное, заурядное, бытовое нужно было романисту как контрастные краски, но соль-то была в другом, и это не было понято театром.
Один из товарищей Кина, журналист Б. Борисов, вспоминает: «На премьеру, состоявшуюся весной 1930 года, мы пришли втроем: Виктор Кин, его жена Ц. И. Кин и я… Помню, как в большом вестибюле театра Виктора Кина встретил блистающий свежестью, с великолепной расчесанной бородой, покоившейся на белоснежной крахмальной манишке, Владимир Иванович Немирович-Данченко, руководитель постановки. Я не знаю, сколько тогда было лет Владимиру Ивановичу, но он, конечно, годился Кину в отцы. И оттенок отцовской нежности прозвучал в его голосе, когда он с нескрываемым любопытством внимательно разглядывал автора романа „По ту сторону“, невысокого молодого человека, державшегося сдержанно и в то же время непринужденно.
— Так вот он какой! — сказал Немирович-Данченко, взял Кина под руку и, извинившись перед нами, куда-то увел.
В зале было много друзей и товарищей, собравшихся на премьеру. Спектакль приняли очень хорошо, артисты имели большой и, по-моему, заслуженный успех. Но Кин остался недоволен. Он написал письмо в дирекцию МХАТа и выразил свой протест против интерпретации роли Безайса…»
Письмо было написано сразу после премьеры, имевшей большой успех. По-человечески, было бы естественным предположить удовольствие и удовлетворение молодого писателя, увидавшего своих героев на сцене прославленного Художественного театра. Нет. Кин писал, что задачей пьесы (как и романа) было показать «нашу молодость, мужество и героизм революционной войны» и что задача не была выполнена.
Калека Матвеев, мучающийся после ампутации ноги своим вынужденным бездельем и бесполезностью для революции, выходит вечером расклеивать листовки: «Старый ветер дул в лицо, зажигая кровь. Матвеев пошел, распахнув шинель, навстречу ветру, не помня себя от небывалого мучительного восторга. Он шел догонять своих, и все равно, по какой земле идти — по травяной Украине, которую он топтал конем из конца в конец, или по этому перламутровому снегу. В неверном тумане шли призрачные полки, скрипела кожа на седлах, тлели цигарки, и здесь, на этих завороженных улицах, он слышал, как звякают кубанские шашки о стремена. Кони, кони, веселые дни, развеянные в небо, в дым!»