– Рада тебя видеть, Энни! – говорю я, проходя за ней через гостиную в кухню.
– Чего тебе налить? Ты всегда любила горячий шоколад.
Я улыбаюсь.
– Чего захочешь.
– Тогда будем пить чай, – решает Энни, разыскивая чашки. – Садись, – велит она, и я отодвигаю стул от маленького круглого столика, который так и стоит посреди кухни. Сколько раз я сидела здесь, пока Энни угощала меня горячим шоколадом и печеньем! Я набивала карманы «Джемми Доджерсами» [3] и конфетами, чтобы потом съесть их в домике на дереве, а Энни гордо стояла на пороге, когда я уходила, набив живот сладостями.
– Сколько же лет… – ностальгически повторяет она.
– Двадцать пять, – подсказываю я.
Старуха кивает:
– Я знаю. Это я хорошо помню, – она поворачивается ко мне со слезящимися глазами и подходит к столу, аккуратно ставя чашки на подставки. – Я так горевала, узнав о твоей маме. Какая страшная авария, – бормочет она. Я не знаю, как Энни узнала о нашей трагедии, – на похороны она не приезжала. Видимо, отец сообразил ей позвонить. – Она была особенной женщиной… – Ее голос срывается, не давая договорить. – Но я очень рада увидеть тебя. – Она выпрямляется, насколько позволяет спина, и протягивает мне руку над столом: – Я очень скучала по тебе и по вашей семье.
– А я еще больше скучала по всем вам и по острову!
– Угораздило же тебя сейчас приехать, – Энни качает головой, будто я совершила серьезную ошибку. – Лучше бы ты этого не делала, Стелла. Для тебя сейчас не самое подходящее время.
– Я была так потрясена этой новостью, – признаюсь я. – Я не могла в это поверить.
– Так ты поэтому приехала?
– Не знаю, – сомневаюсь я. – Отчасти. – Я смотрю в окно. Летом у дома цвел вереск, розы и лаванда, однако сейчас садик выглядит голым и мрачным. – Есть вопросы, которые я хочу прояснить. Я слишком давно ломаю над ними голову.
Глаза Энни округляются, она убирает руку и обхватывает чашку. Глядя на темный чай, она осторожно делает глоток. Я жду, что она начнет расспрашивать меня, но Энни молчит.
– Ты с кем-нибудь уже виделась? – спрашивает она наконец.
– Только с Эммой Грей, – отзываюсь я, зажмурившись при воспоминании о странной встрече с ней. – И с Фреей Литтл, журналисткой.
Я вспоминаю ее слова о том, что полицию особенно заинтересовала Энни Уэбб, и меня передергивает от догадки: Фрея ждет, что я начну выведывать у Энни какие-то секреты.
Но пока писака знает явно больше моего, я не могу сказать ей, что не желаю иметь с ней ничего общего.
– Эвергрин будто вымер, – тихо добавляю я.
– Люди напуганы. Сперва чьи-то останки, теперь допросы. Журналисты вроде этой Фреи просто стравливают нас!