Ларец с червями, кажется, я все-таки открыла его. Измученная улыбка дрожит на губах. Бросив карандаш, встаю рядом с Оливером, повторяя его позу.
– Ты хочешь заставить меня поверить в то, что был со мной в доме Хадсона? – запоздало пытаюсь наладить контакт и в очередной раз даю себе зарок не принимать в штыки все, что скажет Кейн, даже если это покажется мне чистым безумием.
– Официально он принадлежал его матери, – дежурным тоном поправил Кейн.
– Я в курсе, – киваю. – Тебя не могло там быть, Оливер. Уолтер Хадсон… ну, он был по девочкам. Взрослым девочкам. Меня он не тронул, – повернув голову, смотрю на правильный профиль Оливера. И когда этот сумасшедший поворачивает голову и впивается в меня своим вскрывающим словно скальпель взглядом, снова начинаю сомневаться в собственных словах.
Мне известен психологический прием, используемый Кейном, я знаю, как он работает (подразумевается одна из форм психологических манипуляций под названием газлайтинг, главная задача которого – заставить человека сомневаться в адекватности своего восприятия окружающей действительности, тем самым выставив индивида ненормальным, «дефективным»). Двойные интонации, двойной смысл, двойная подача во всем, что он говорит или делает. Это намеренный эффект, чтобы впоследствии оспорить и перевернуть сказанное в удобном ему ключе. Оливер вдумчиво и методично сводит меня с ума. Противостоять сложно, даже если четко осознаешь что происходит, но я обязана попытаться.
– Я действительно ничего не помню. Ни боли, ни страха. Пустота. Сплошное темное пятно. Я была ребенком с не оформившейся психикой, когда в один страшный день очнулась в больнице, узнала, что побывала в аду и чудом вернулась оттуда, но потеряла там свою сестру. Зачем ты хочешь, чтобы я прошла через все это снова? – он смотрит на меня без всякого выражения, не считая нужным ответить на вопрос. Густая тьма из непроницаемых глаз вырывается наружу. Единственная лампочка гаснет, пару раз моргнув на прощание. Я опускаю ресницы, прячась от окружающего сюрреализма, и говорю то, что Оливер Кейн ожидает услышать от перепуганной до смерти жертвы.
– Не проходит ни дня, чтобы я не думала о Руби, о том, что могла спасти ее или облегчить страдания. Мне отчаянно хочется верить, что я попыталась… – набрав полные легкие кислорода, упираюсь затылком в прохладную цементную стену и продолжаю: – Не знаю, почему Хадсон похитил нас, как он это сделал, почему выбрал именно Руби и отпустил меня, не знаю, что происходило в течение двух месяцев плена, и как я оказалась в больнице. Не помню ничего из того, что говорил или делал этот монстр, каким образом убивал и пытал Руби. Впервые я увидела его лицо на фото во время допросов и после в новостях, и оно не вызвало во мне ни малейшего отклика.