– Вот и новая порция головоломки, – заключает Шерри, иронично фыркнув. Она нечаянно задевает карандаш, и тот, перекатываясь по столешнице, грохочет к краю и… падает в ее ладонь.
– Ух ты, – похоже, она сама в шоке от собственной реакции. Это только начало. Ты в кроличьей норе, Шерри, и впереди тебя ждет много необычного и странного.
– Прости, он сломался, – отломав грифель, метким движением бросает его в урну, не задумываясь, откуда она может знать ее расположение. Шерри не жаль в действительности. Девушка испытывает острую потребность продемонстрировать свой гнев и несогласие, внутренний протест, сопротивление, отчаянную смелость на грани истерии. Ее работающий на полную катушку разум говорит, что она сглупила, выбрав неправильную таблетку и ступив на порог Kanehousgarden, но Шерри будет до последнего спорить, искать оправдания, никогда не признает своих ошибок, потому что уверена в их отсутствии. Шерри не безумнее придурковатого шляпочника, а я для нее не менее реален, чем зависшая в воздухе улыбка кота для Алисы.
– Ты не против? – не оборачиваясь на меня, она крутит лампочку над столом ровно в ту сторону, в какую нужно, чтобы та загорелась. – Читать в темноте может только твой герой, а я не умею, – с наигранным легкомыслием поясняет свои действия.
– Умеешь, – отзываюсь бесстрастно, наблюдая, как схватив из стакана один из десяти идеально-остро оточенных карандашей, Шерри закусывает тупой деревянный кончик, изображая полную погруженность в чтение. Ее нездоровая страсть к карандашам напрягает, наводит на мысль. Мысль, что мы оба видим в этих простых предметах нечто большее, чем инструмент для письма, рисования и черчения.
Дышать становится сложнее, напряжение стягивает грудную клетку, легкие, забитые чужими микробами, бунтуют, отказываясь работать в полную силу. К потожировым следам добавляются частицы слюны и волос… Я физически ощущаю, как ворсинки махры и шерсти оседают на пол, сиденье кресла, гладкую столешницу. Облако из тысячи видов бактерий одновременно атакует мою стерильную территорию, вызывая нестерпимый зуд на коже. Почти забытое ощущение. Почти ностальгия. Почти улыбка дергает мышцы в области скул.
Я не позволяю трогать свои вещи. Никому. Никогда. Это железное правило, такое же нерушимое, как замки и двери, удерживающие внутри то, что выпускать не стоит. Оливер бы не посмел. Мои границы неприкосновенны, и каждый, кто нарушает их, автоматически распознается как угроза, а угрожать парню, запертому на чердаке, способен только безумец или самоубийца. Шерри не признает границы, не соблюдает правила. Ей можно все. Она не угроза, а жертва, которой я когда-то позволил выжить.