Возле дацана было многолюдно. И публика не простая. И лиц наших славянских немало. Не только «монгольские». Увидел я и давешнего своего знакомого, полковника Козлова. Был Петр Кузьмич с женой, дамой много его моложе, но очень серьезной с виду. Подойти я постеснялся. Встал, где пришлось, в заднем ряду. Выглядывал из-за голов. А впереди разворачивалось действо. Фасад храма был украшен полотнами с вышитыми буддийскими символами, по сторонам – пучки флажков. Под нестройный трубный рев, бормотание большого барабана и истерические вскрики медных тарелок на маленьком пятачке плясали четверо ряженых. Ну чисто скоморохи на Масленицу. Только эти «скоморохи» одеты были устрашающе, у одного морда сродни волчьей, у другого синее перекошенное лицо с торчащими клыками, у остальных звериные маски, но что это за звери, не разберешь. В руках какие-то жезлы, не жезлы, украшенные шелковыми лентами, оранжевыми и голубыми. Многоцветные одежды. Актеры кружатся, одеяния колоколом. Пестрый вихрь шелковых лоскутов. Маски то вертятся друг вокруг друга, то замирают, подняв одну ногу в мягком войлочном башмаке с загнутым вверх носком, словно хотели шагнуть, да вдруг и позабыли. «Что это?» – заглядевшись, я задал этот вопрос вслух. Ко мне повернулся один господин в модном, явно дорогом сером пальто и мягкой шляпе. Прищур азиатских, к вискам разбегающихся глаз.
– Это Цам. Во время Дуйнхор-хурала монахи приглашают богов спуститься со своего неба на землю. И боги спускаются. Правда, потом приходится их упрашивать вернуться обратно, – в темных глазах плескалась расплавленная усмешка.
Спектакль продолжался минут двадцать еще. Небо заволокло серой с лиловыми подпалинами пеленой. Начал накрапывать мелкий дождь. «Раз-два, раз-два» – стучал он по плечам, по раскрывшимся дамским зонтикам, по шелковым полам и рукавам пляшущих монахов. И вдруг р-раз (!) – разверзлись хляби небесные. Хлынуло потоком, затопляя всех, смывая цветастую яркость церемонии. Взбулькнув, последний раз промычала труба, вслед за ней заглох барабан, танец скомкался. Монахи, а за ними и публика двинулись к высокому крыльцу дацана. Внутри образовалась кратковременная суета. Мокрые, мы отряхивались, смахивали капли с лиц, дамы обтирались платочками, мужчины, нагруженные зонтами, шляпами, сумочками своих спутниц, крутились, выискивая, куда бы это все сгрузить. Гомон, смешки, совсем не соответствующие месту.
Представляю такое столпотворение в православном соборе в день какого-нибудь важного праздника, Пасхи или Покрова…
Нет, не представляю.