Как и в прошлый раз, в зале за низкими столиками уселись монахи в бордовых одеждах и желтых шапочках, необычных таких. На каждой был высокий полукруглый гребень. Шапочки напоминали шлемы римских легионеров. Сегодня здесь, видимо, были все монахи, жившие при дацане, столики стояли у колонн напротив друг друга, а в центре на высоком квадратном столе из разноцветного песка была выложена мандала. Лучи солнца, падающие сквозь стеклянный потолок, плясали на ней сполохами, красными, зелеными, голубыми.
Мы заняли скамейки за колоннами, хурал начался. «Ом-ма-ни-па-дмэхум», – горловым звуком затянул ширээтэ-лама. И опять, как в первый раз, вибрации его голоса заполнили все пространство без остатка. Казалось, оно дрожит, вибрирует вместе с ним. «Ом-ма-ни-па-дмэхум», – выпевали красные колонны… «Ом-ма-ни-па-дмэхум», – вторили шелковые флажки в углах алтаря… «Ом-ма-ни-па-дмэхум», – звучала мандала… Колесо времен вращалось. Оно проворачивалось и тащило за собой Вселенную, город, войну, дождь и дома, меня самого и моих близких. Так было всегда, так и должно быть. «Ом-ма-ни-па-дмэхум», – пело что-то у меня внутри.
Сколько времени это длилось, я сказать бы не мог. Но вот наступил самый последний акт: разрушение мандалы. Все присутствующие встали друг за другом, они по очереди подходили к центральному столу и получали от настоятеля пригоршню песка. Они подставляли шкатулочки, кошелечки, кто-то просто бумажные кулечки. Песок сыпался. Каждый получал свою порцию благодати. Я стоял и смотрел. И вот все почти разошлись, и через головы двоих еще не наделенных Лобсан посмотрел прямо на меня.
– А вы что же?
Он протянул ко мне сложенные ладони, из которых беззвучно сыпался песок. Я покачал головой:
– Я не верю в ваше ученье и в спасение, дарованное Буддой.
– А верите ли вы в дождь?
Странный вопрос.
– В дождь? Зачем мне верить в дождь. В него верь или не верь, а вон он идет.
Доржиев кивнул:
– Правильно. Верите ли вы в спасение или нет, оно существует. Верите вы или нет в существующий порядок вещей, это ничего не меняет. Он есть. Верите вы или нет в свое место в этом порядке, не важно, вы все равно его занимаете.
Из его ладоней по-прежнему сыпался песок. Я подставил свои, и в них потекла смешавшаяся в пеструю кашу мандала. За неимением какой бы то ни было емкости, я ссыпал песок прямо в карман пальто.
Потом я ушел домой, не хотелось растерять тихую радость, певшую у меня в душе.
* * *
Пасха у меня вышла в этом году очень грустной. Мало того, что нет вестей от Климента. А это очень беспокоит. Жив ли? Гонишь прочь от себя такие мысли, но они возвращаются и возвращаются. Я пишу ему, пишу Птушке. Но письма мои словно проваливаются в бездну. Ответов нет. Жозефина, птица моя певчая, ну ты-то могла бы написать пусть сколь угодно коротенькое письмецо. Прочирикать мне хоть пару слов…