— Сроду ничего не сеял, — сказал череп с трещиной. — Политика — вот удел сильных и умных личностей!
На горизонте появилось несколько точек, которые медленно увеличивались в размерах.
— Но, быть может, это башка какого-нибудь политика, которую осел перехитрил, — грустно сказал черный человек, — человека, который готов был провести самого господа бога, разве нет?
— Да, — самодовольно сказал череп с трещиной. — Я таков!
— Nevermore! — хрипло и презрительно каркнул ворон.
— Кто бы ему голову оторвал? — в пространство перед собой сказал череп с трещиной. — Гадит сверху и людям настроение портит!
— Нет, — сказали из груды. — Этот череп видел многое, следы пламени говорят о том, что душу человека, которому он принадлежал, пожирали невероятные страсти.
— Знаем мы эти страсти, — сказал череп со стрелой. — Дракон разок дохнул, вот и все дела.
— Nevermore! — радостно каркнул ворон.
Точки на горизонте превратились в крошечные человеческие фигуры. Фигуры приблизились, и стало видно, что это могильщики, катящие тачки, наполненные черепами. Поравнявшись с грудой, могильщики стали вываливать черепа в общую кучу. Счетовод оживился.
— А я тебе так скажу, — сказал один из могильщиков, словно продолжал разговор с кем-то из своих собратьев. — Нет стариннее дворян, чем садовники, землекопы и могильщики; они продолжают ремесло Адама.
— Это уже серьезно, — сказал череп с испорченными зубами. — Нас не зря собирают здесь. По могильщикам сужу. Есть тому веская причина, которой мы не знаем и о которой не догадываемся.
— Легко! — возразил череп с трещиной. — Крайнего ищут! Всегда так бывает — если начинают считать черепа, значит, ищут крайнего! И найдут, будь уверен! До Адама Кадмона[3] дойдут, но найдут!
— Nevermore! — гаркнул ворон с опаленного дерева.
— Попугай! — припечатал крылатого сидельца череп со стрелой. — Скажи что-нибудь другое.
— Девятьсот девяносто восемь, считая татарина, — сказал счетовод, потирая ладошки. — Люблю трехзначные числа, мир кажется богаче, когда в дело вступают большие нули.
Могильщики с пустыми тачками повернули обратно.
Один из них, похожий на Франкенштейна, долговязый, сутулый и рукастый, негромко напевал:
Но старость, крадучись, как вор,
Взяла своей рукой
И увезла меня в страну,
Как будто не был я такой.
Из груды черепов выкатился еще один череп, с удлиненным теменем и маленькой острой нижней челюстью.
— Разве это стихи? — вопросил он окружающее пространство. — Таких стихоплетов надо к стенке ставить! Топить в чернилах!
Его не поддержали.
— Умный? — в упор спросил череп со стрелой. — Ты лучше скажи, зачем нас здесь всех собрали?