Он лежал на диване, смотрел в потолок и видел огромные, во всю комнату часы «Командирские». Шли часы, отсчитывались секунды, минуты бежали, и с каждым днем это движение становилось все стремительнее, успеть уже ничего нельзя было. Главная стрелка стремилась к красному шпеньку которым был обозначен предел. Сначала движение стрелок волновало и пугало Калюжного, потом он к нему привык и относился с некоторым равнодушным любопытством. Пространство от главной стрелки до красного шпенька становилось все короче.
Мучило любопытство. Хотелось заглянуть в пространство за красным шпеньком. В конце концов, человеку от любопытства никогда не избавиться. Всегда хочется узнать, что там, за чертой? Смерть — это самое страшное и удивительное приключение, которое ожидает каждого человека. Смерть дает ответы на последние вопросы, жаль, что этими знаниями поделиться не с кем.
Ближе к вечеру позвонил Родяков, немногий из тех, с кем Степан Георгиевич созванивался и разговаривал. Мало, мало осталось тех, с кем поговорить бы хотелось. Правда, Родяков тоже не порадовал:
— Закон об отмене льгот видел? — шамкая вставной челюстью, сказал он.
— Что он, баба, чтобы на него смотреть? — сказал Калюжный.
— Тебе сейчас и баба ни к чему, — старчески засмеялся Родяков. — Суки все-таки. Как кровь проливать, это пожалуйста, дорогие граждане, в первые ряды. А теперь мы им и на… не нужны.
— Туда мы уж точно не нужны, — согласился Степан Георгиевич. — А закон… Не читал я его. Что нервы зазря портить, все равно ничего не изменишь.
— Сталина на них, сук, нет, — вздохнул Родаков, посопел в трубку и неожиданно поинтересовался: — На часы-то смотришь?
— Поглядываю, — неопределенно сказал Калюжный.
— Как в атаку идти, — сказал Родаков. — Вроде мы с тобой опять ракеты ждем.
— Только вот не понять, в отступ пойдем или на врага кинемся, — в тон ему отозвался Степан Георгиевич.
— Почему же не понять? — удивился собеседник. — В последнюю атаку идем. Ту, в которой выживших не будет. Я думаю, все сегодня и случится. Государству нашему в радость.
— С чего ему радоваться? — ход мыслей товарища всегда удивлял Степана Георгиевича.
— А как ему не радоваться? Одним разом от миллиона ненужных ртов избавится.
— Ладно, — сказал Калюжный. — Не пори горячки. Будь что будет. Но в эту атаку мы все-таки пойдем, Коля! Есть бои, которых нельзя избежать.
Положив трубку, он долго стоял у окна. За окном царила мирная жизнь: вязали на скамейках у подъездов и вели неспешные разговоры старушки, гомонила детвора в песочницах, слышалось хлопанье голубиных крыльев, оживленное чириканье воробьев, и на пятом этаже дома напротив у окна суетились две нескладные долговязые тени, зажигая спиртовку под ложкой из нержавеющей стали и нетерпеливо работая кулаками, чтобы вены вздулись рельефней. Над ними в комнате с незадернутой шторой неторопливо раздевалась молодая женщина. Словно стриптиз для Степана Георгиевича исполняла.