Только стриптиз этот Калюжному совсем уже не нужен был.
Степан Георгиевич вернулся в зал, надел очки с толстыми, как танковая броня, линзами, взял со стола книгу. Строки он нашел на ощупь, без закладки.
«Размышлять о смерти — значит размышлять о свободе. Кто научился умирать, тот разучился быть рабом. Готовность умереть избавляет нас от всякого подчинения и принуждения. И нет в жизни зла для того, кто постиг, что потерять жизнь — не зло».
«Это о нас, — подумал Калюжный, — о солдатах».
Он вернулся на диван. Часы, казавшиеся призрачно расплывшимися, стали совсем четкими, и глаза, словно опять стали молодыми, прекрасно видели стрелки и деления между часами, и красный шпенек, которым был обозначен предел.
Родаков был прав — все должно было случиться именно сегодня.
Следовало спешить: с трудом залезть в ванную и принять душ, побриться, почистить зубы, достать из ящика шкафа потемневшие от времени награды, почистить их асидолом, прикрепить на китель в установленные места — забот было много и, если не поторопиться, можно было не успеть подготовиться к тому моменту, когда последний миллион солдатских душ, оставшийся с Отечественной войны, в едином порыве пойдет на последний и страшный своей безнадежностью штурм.
В окопах же, а тем более на домашнем диване, отлеживаются только трусы.
Боль пришла внезапно.
Будто кто-то огромный и невидимый взял сердце в руки, словно пытался рассмотреть, что именно поддерживает в человеке состояние, называемое жизнью. Не удовлетворившись, он сжал пульсирующий красный комочек, и Сергеев застонал от резанувшей грудь невидимой молнии и стонал, пока не понял, что боль не отпустит его до самого беспамятства.
А потом пришла черная пустота.
Вслед за пустотой пришел ангел.
У него было два белых крыла, загорелые мускулистые руки и усталость, сквозившая в синих почти равнодушных глазах.
— Ты собрался? — спросил ангел.
Попробуй ответь на этот вопрос!
Одно дело, если ты собрался куда-то уезжать на время, не навсегда. Совсем другое, если тебе говорят о печальном конечном пункте.
— Погоди, — сказал Сергеев. — Не гони.
— График, график, — нетерпеливо сказал ангел. — Подумай, дружок, ты же не один.
— Да я понимаю, — сказал Сергеев. — Мне бы радоваться, в конце концов ты ведь прилетел, не кто-то другой. А почему за мной?
Ангелу такие вопросы задавали не раз, иначе бы он и не поморщился, да что там говорить, крылья бы вместе не свел.
— Ты что — поспорить хочешь?
— Какие споры, — сказал Сергеев. — Я же понимаю, у каждого свои заморочки. Только и ты пойми, не каждому ангел является. Я-то вообще удивиться должен. Ну что ты крылья развесил? Ты что, не знал, я же заповеди нарушал! Кто говорил — не убий?