Потоптался рядом с машиной.
— Разрешите идти!
— Воюй! — разрешил Абакумов.
Рядом ахнуло, затрещал сарай, и в воздух полетели темные щепки. На машину обрушился шквал горячего воздуха, пахнущего жженой пластмассой, костром и креозотом.
Выяснить, что немцев на станции нет, удалось довольно быстро.
— Давай назад! — крикнул Абакумов.
Обратный путь был короче и опасней. Дважды за «виллисом» вставали фонтаны земли и дыма, а по брезентовому верху стучали комья земли.
Возбужденный близкой опасностью, от которой удалось счастливо избавиться, Абакумов улыбался.
— Вот так, Николай Николаевич! — хлопнул он по спине Селивановского. — Живы будем, не помрем!
И, выскочив на ходу из машины, обрушился на Танасчишина:
— Где твоя разведка, полковник? Если людей без дела под бомбы подставлять, Берлин брать некому будет!
Бывший московский грузчик, он не стеснялся крепких выражений. Танасчишин покорно бледнел, не решаясь перебить всесильного начальника контрразведки Красной Армии.
Закончив учить комкора азам военной науки, Абакумов закурил папиросу, лихо изломав ее мундштук, выпустил клуб дыма и, засунув руки в карманы бриджей, пошел по окопу — довольный собой и своей смелостью. Абакумов не был трусом, сильный и цепкий, волевой человек, он однажды попал в правящую стаю именно из-за этих своих качеств. Позднее — уже после войны и ареста, когда бывший подчиненный Рюмин выбивал из генерал-полковника показания о работе на немецкую разведку, все лучшие качества Абакумову пригодились, и все-таки они не спасли бывшего начальника СМЕРШа от восхождения на личную Голгофу, с которой прошлое и особенно допущенные ошибки видятся особенно пронзительно, хотя бы потому, что ты не в состоянии их исправить.
Сильные и вместе с тем бессильные мира сего. Иногда я смотрю на портреты этих людей и мне кажется, что если бы их лучшие качества были использованы как следует, а их худшим качествам не дано было бы проявиться, мир, в котором мы сейчас живем, оказался бы совсем иным.
Жаль, что история не имеет сослагательного наклонения.
Дом в Бекетовке выгорел дотла, и от него осталась закопченная печь с длинной кривой трубой, которая тянулась к хмурым небесам. Его использовали в качестве ориентира обе стороны, уж больно удобно было определять по нему направление движения или вести корректировку артиллерийской стрельбы. И располагался он на нейтральной полосе между двумя находящимися в постоянном движении силами, которые грозили однажды непримиримо схлестнуться, оставив кровавый след на земле.
И вот на печи стала появляться кошка.