Дома не было. Вместо добротного бревенчатого дома на расчищенном пустыре сиротливо желтела досками и фанерой жалкая хибара с частично застекленными окнами. У хибары возился дед Андрей, ему помогал долговязый подросток.
Иван остановился, поправляя на плече вещмешок, успокоил ладонью зазвеневшие на груди медали и все никак не мог заставить себя сделать последние шаги.
В распахнутых дверях хибары появилась женщина.
Иван сразу узнал жену, за время войны она почти не изменилась, разве что похудела да платье значительно истрепалось.
И в это время подросток, помогавший деду Андрею, посмотрел на вернувшегося с войны солдата.
— Папа! — закричал Витька и бросился навстречу отцу.
Потом были слезы, и смех, и торопливые возгласы, и невнятные перебивающие друг друга рассказы.
Солдат вернулся с войны. Вернулся! Что еще надо ждавшим его родным? И что надо самому солдату?
Даже пепел родного дома человеку дороже всех красот чужбины. На любом пепелище можно отстроить что-то новое, если тебя окружают родные и близкие. А горечь утрат… Что же, она никогда не исчезает насовсем, но годы постепенно делают боль от утрат глуше и притупленней. Время если не излечивает совсем, то заставляет человека поверить в то, что наше завтра обязательно будет счастливей нашего вчера.
На Привокзальной площади зарезали военного.
Он возвращался домой в новом обмундировании и кожаных сапогах, с сидором, в котором лежали нехитрые подарки семье, — все-таки в Европах бывали, военные трофеи делили! Может, из-за сидора с подарками, может, из-за кожаных сапог, а может, из-за пачки денег, полученных при увольнении на обзаведение и пропой, его и зарезали.
Зарезали его два хмыря из приблатненных — воровская пехота с косыми челками, сизыми стальными фиксами, одетая на особый манер: в кепочки-«малокопеечки», в широкие пиджаки и галифе, заправленные в сапоги, спущенные в гармошку. Догнали на самом краю, где света не было, умело и привычно сунули «перо» пониже левой лопатки, подхватили провисающее тело под руки и потащили в сгущающуюся вечернюю темноту.
Но их заметил милицейский патруль, что ходил по площади в синих кителях и фуражках, засвистел в два свистка, кинулся наперерез, и убежать приблатненным не удалось. Так их и привели к дежурной части, а военный остался лежать в темноте, крепко сжимая сидор, в котором вез подарки родным.
Блатняки, поняв, что вляпались крепко, презрительно щерились и курили фасонисто папиросы «Беломор», всем своим видом показывая, что им человека подрезать, как два пальца оплевать. Милиционеры держали их на прицеле своих ТТ, а дежурный по станции пошел вызывать машину, чтобы этих извергов увезли.