— Очень!
— И мне.
— Ты бывала когда-нибудь в России? — спросил он.
— Нет. — И добавила: — Нигде не была я. Только здесь.
— А я был. Во время войны. Мы бежали, бежали. Пешком, на поездах, пароходах, грузовиках. И очутились в Пензе. Война только началась, а продуктов уже не было. Во всех витринах дразнили глаз и желудок намалеванные деревянные колбасы, деревянные сыры и коричневые деревянные буханки хлеба, на прилавках магазинов было пусто, а все полки были забиты крабами. Круглые банки с одинаковым и незнакомым красным существом на этикетке. Тысячи консервных банок, заброшенных с Дальнего Востока. Ты знаешь, теперь у них совсем другой вкус.
— Вкус… Это очень важно, да? — усмехнулась она.
— Еще бы!
— Вот тебе икра… Ты за столом-то разговорчивый, а я уж думала, из тебя слова не вытащишь.
— Да что ты!
— Вот и хорошо. Нам еще пировать и пировать. Или ты спешишь?
— Куда мне спешить?..
— Сегодня мы будем есть, есть…
— И пить…
— И пить… Еще икры?
— Конечно!
— А потом чего? Хочешь рыбу по-польски?
— О!
— Но, может быть, ты не любишь?
— Рыбу по-польски — обожаю!
— Правда?
— Ей-богу! Польскую водку — тоже. Когда-то любил ее… Давно уже, правда…
— А я любила сладкое красное вино, наше, — ИДИТ, яин адом маток. Корона с красным донышком и две виноградные грозди. Но это было тоже давно. Теперь вот пью только это — французское, бархатное и…
— Ну так выпьем! Будем здоровы!
Он поднял искристый бокал.
— Будем здоровы! — радостно подхватила она.
Он встал, потому что не мог дотянуться до ее бокала.
Она тоже встала, и хрусталь, коснувшись хрусталя, зазвенел, как нежно тронутая струна.
— А где же музыка? Почему я не слышу музыки?! — воскликнула она.
— И я не слышу, — подтвердил он.
— Сейчас…
Она включила радио, но тут же выключила, потому что раздался резкий голос диктора.
Она поспешно включила магнитофон, а потом взяла первую попавшуюся кассету, и из всех четырех углов гостиной — из четырех динамиков — поплыла, окутывая комнату и заставляя трепетать огоньки свечей, труба Армстронга.
— Хосо Косо! — заскрипел немазаной глоткой покойный король. — Верный Гусар! Верный Драгун!
Верный драгун…
— Ну что… You make me feel like dancing… Кто это пел?
— He помню. Какая-то негритянка.
— Ну и?..
— Разумеется. Почему бы и нет? Я тоже хочу танцевать. Непременно. Танцевать с тобой.
Он обошел вокруг стола, остановился перед ней и отвесил поклон, смущаясь как мальчишка, а она поднялась со стула, и не хватало только, чтобы сделала реверанс, как было принято когда-то, в те времена, когда они были очень, очень молоды.
Хосо Косо.
Не надо было думать, как и что танцуешь, достаточно было танцевать и все, разгуливать под музыку. И, гуляя, хотелось медленно покачиваться из стороны в стороны, потому что так играл и пел своим скрипучим голосом негр с вдавленной верхней губой, похожей на полумесяц, Луи Армстронг, король без королевства, с круглым жирным лицом и выпученными глазами.