Она сделала первый глоток.
Пила маленькими глотками этот сладкий, вкусный вишневый ликер, и не важно было ни как он называется, ни где его раньше пила, потому что смотрела на солдата и видела его глаза — поблекшие, усталые. Но они улыбались, то расширяясь, то сужаясь под тяжело смыкавшимися и вновь размыкавшимися ресницами. Глаза оживились, заблестели, когда солдат в несколько глотков выпил свои полстакана виски, но тут же снова поблекли, сузились, и ресницы стали еще более тяжелыми, ленивыми — захмелел солдат.
Он тронул ее руку, лежавшую на столике, узкую, с длинными пальцами, заканчивавшимися розовыми, как у младенца, ногтями, и она сжала его пальцы — негибкие, с утолщенными суставами и обломанными ногтями, погладила их грубую, шершавую кожу.
Она приоткрыла губы, желая что-то сказать ему.
Ничего не сказала, но он, видно, понял.
Сонливость вдруг исчезла, глаза расширились и не мигая смотрели на женщину, а грубые пальцы стиснули ее руки — сильно, до боли, до онемения, но женщина не шелохнулась и не высвободила своих ноющих, немеющих рук из его корявых ладоней.
Конечно, он понял, потому что тут же отпустил ее руки, как бы застеснявшись, застыдившись чего-то.
— Хорошо у тебя… — сказал он.
— Хорошо?
— И светло…
— Светло? Что ты! Сейчас я все окна открою…
Она встала.
— Постой, — удержал он. — Потом… Подожди еще… Иди ко мне…
Она, должно быть, ничего не слышала.
Он же все время слышал радио — где-то, может, в соседнем доме, — и знал, который час, знал, что уже истекло их время.
— Иди ко мне… — повторил он. — Посиди еще.
Он усадил ее к себе на колени, сунул ей в руку чашку, налил туда ее красного ликера, а себе плеснул бледно-желтой шотландской водки, которая тоже пришлась ему по вкусу.
— Ну, будь здорова!
— Будь здоров! — тихо ответила она, поняв, что он уходит.
— Светло? Что ты! Сейчас я все окна открою…
— Солдат я. Жаль, но я — солдат, — сказал он и добавил: — Теперь иди. Открой окна.
— Да.
Она медленно открывала окна и слышала шаги — в одну, потом в другую сторону, к самой двери, — и будто щелкнул дверной замок.
Она открыла все окна.
Солнце хлынуло в дом, и все заблестело, засверкало, и она переходила из комнаты в комнату и улыбалась, радуясь свету, и только темное пятно в спальне смутило ее: на полу отсвечивала черная жирная капля масла.
Она нагнулась и принялась краем халата вытирать плитку пола, и терла до тех пор, пока совершенно не отчистила, и каменная плитка стала совсем сухой.
Тогда она встала, протянула руки навстречу самой себе, отраженной в зеркале спальни, и сказала:
— Здравствуй, Сара! С добрым утром!..