С такими мыслями ехал Павел Миронович к своей пассии. Лялечка встретила его в несколько чрезмерном возбуждении, отчего была несказанно хороша. Она принимала соблазнительные позы, перегибалась, стремясь продемонстрировать не стесненные корсажем прелести: то пышное бедро, то высокую грудь. Демонстрируя новое, воздушное платье из дымчатого газа, с глубоким — даже несколько чрезмерным — декольте, она капризно требовала, чтобы ее Павлуша немедленно признался, что она лучше всех, что в Петербурге ей нет равных. Потом приподняла отделанную бисером юбку, заголив ногу в ажурном чулке, и Павел Миронович уже решил, что в театр можно и припоздниться. Но едва пылкий любовник шагнул к игривой красавице, желая заключить ее в объятья, она тут же отпрыгнула, дабы он, упаси Бог, не помял чудо портновского искусства. Неужели ее так волновал предстоящий визит в театр? Или возбуждало новое платье из глупых драпировок? Или он, Тернов, все-таки волновал ее сильнее театра и наряда, и она разгорячилась не только в предчувствии того, как она будет смотреться на фоне витражей, в отсветах хрустальных люстр и матовых ламп в уютном елисеевском театре?
В «Невском фарсе» давали модную пьеску «Очаровательная страсть»: генерал Оливарес нашел для дочери достойного супруга, но своевольная красавица Пепита тайком от отца вышла замуж за его денщика Викторена, денщик очень хорошо смотрелся в костюме тореадора. Брак, однако, не заладился, а потом оказалось, что отставной жених, полковник Кранеле, сражается с быком еще лучше, чем муж-денщик. Дело шло к расторжению одного брака и заключению другого, ибо на адюльтер красотка решительно не соглашалась.
Незамысловатость сюжета вполне искупалась игрой актеров. Как ни странно, но страстные клятвы и объяснения, звучащие из уст героев, взволновали и самого Тернова. Его не смущало даже, что солдат французской службы был почему-то в валенках. Павел Миронович, правда, на сцену редко смотрел, чаще на Лялечку, но все слышал. И губы его спутницы вздрагивали и шептали какие-то слова беззвучные, и глаза ее огромные поблескивали в темноте. И ручка ее маленькая трепетала, будто тоже что-то чувствовала.
Конечно, в антракте Тернов заметил, что его подружка несколько смущена и зажата, видимо, ей все-таки досаждали частые взоры мужчин, дольше принятого задерживавшиеся на ее декольте и стройной шее, охваченной «простой» ниткой жемчуга. Но и тогда еще Павел Миронович ни о чем скверном не помышлял. Будто интуиция его полностью выключилась.
В ресторане Лялечка стала более естественной, раскованной — и вечер показался следователю необычно прекрасным. Хотя и здесь он заметил несколько пристальных взглядов, обращенных к его пассии. Такой притягательной Лялечка еще не была никогда: пышные черные волосы, убранные в греческую прическу, подчеркивали матовую кожу лица, высветленную пудрой до предела, темные тени вокруг глаз усиливали их загадочное сияние.