— Шайсэ! — выдохнула Эльстер, совершенно забыв о конспирации.
— По вам плачут розги, юноша, — осадил ее Уолтер. Но он был совершенно согласен — действительно, шайсэ.
Раздался протяжный гудок, означающий, что поезд наконец-то трогается.
— Отлично, кажется, попутчики у нас появятся на следующей станции, — заметил Бен. — Тем лучше. Еще джина, патер?
— О да, — выдохнул Уолтер.
Если это капитан Рауль, с которым Уолтер так беспечно беседовал утром в порту, убил Сатердика Штольца, как раз обмывавшего удачную сделку на свежекупленной вилле в Лигеплаце. Вырезал сердце, как и обещал, и заодно его жене, которая тоже работала на «Пташек». Если это сделал он, то кто же убил Хагана Хампельмана?
И если Сатердика убил безумный капитан из Морлисса, имевший к нему личные счеты и случайно выбравший эпатажный способ убийства… значит, никто больше не умрет. Уолтер не знал, как к этому относиться — с одной стороны он не желал незнакомым людям смерти. А с другой — он достаточно узнал от Эльстер, которая в такой панике бежала от них и от жизни, которой ее заставили жить. Достаточно близко пообщался с Унфелихом, который преследовал их, точно зная, что Эльстер — вовсе не сломанный механизм и не разбитая чашка. И не смог скрыть от самого себя разочарования — его не перестанут преследовать. Его все равно будут подозревать, особенно после того, как он сбежал из тюрьмы. У него осталась одна смутная надежда — на посмертные материалы Лауры Вагнер, которые должны были выйти в ближайшее время. Если кто и мог указать на настоящего убийцу, то только она.
А может быть, это лишь цепь неудачных совпадений, и герр Рауль, вместо вырезания сердец, запил горе в портовом пабе, утопил или перепродал запчасти и вернулся в Морлисс помогать детям.
Уолтер почувствовал привычное тепло алкоголя только с третьего стакана джина. Он видел, как Эльстер встревоженно смотрит на него из-под полуопущенных ресниц, но не мог ни сказать ей, что все будет хорошо, ни даже прикоснуться.
Если, если, если…
Джек молчал. Мерно дышала Зои, обняв колени Бена. Сам Бен задумчиво разглядывал пятна на обрывке морлисского знамени.
И когда поезд тронулся, Уолтеру вдруг представилось, как огромный черный зверь, щерящийся шпилями крыш, выпускает из себя этот закопченный поезд, но за ним продолжает тянуться липкая, густая смола. Тянется, как пуповина, или как ниточка паутины, которую поезд везет в Эгберт. Тянется, но не рвется, истончается, становится почти незаметной.
Но Уолтер знал, что всегда будет чувствовать ее.