— Об этом я тоже не имею понятия, — улыбнулся он. — Может быть в большой город — там легче затеряться. А может и правда уеду в какую-нибудь глухую деревню у моря, буду рыбачить, иногда голодать и никогда не читать газет. Или буду учить детей — должен же мой диплом Альбионского университета приносить хоть какую-то пользу…
— Уолтер? А можно… можно мне…
— Что? Ты не хочешь оставаться на Альбионе?
— Не очень… лучше я как-нибудь тихо заржавею на берегу моря.
Уолтер нахмурился. Он хотел позвать Эльстер с собой, забыв о том, что ей нужны механики, а не доктора.
«Что происходит, когда в таком механизме что-то ломается? Ей больно? Может ли она умереть, или прийти в окончательную негодность, если не успеть довезти ее до города? Как все сложно…» — с тоской подумал он.
Но воображение упорно рисовало ему что-то сине-серое, шумящее и недосягаемое. Небо. Море под обрывом, много солнечного света и ощущение абсолютного, совершенного счастья.
— Давай мы придумаем для тебя что-нибудь получше, чем перспектива заржаветь? — улыбнулся он.
— Давай, — кивнула Эльстер, и Уолтеру показалось, что ее глаза в темноте блеснули золотом.
…
Остаток ночи Уолтеру удалось проспать без сновидений.
Утром золотистый свет в каюте сменился на белый, и прозвучал тройной сигнал, означающий приглашение на завтрак.
Эльстер проснулась раньше него, и уже успела одеться и сходить в душевую на нижней палубе.
— Если поторопишься — не будешь торчать в очереди, — улыбнулась она, увидев, что он открыл глаза.
Душевых на их крыло выделили три, и занять успели только одну. В душевой было холодно, и почти все, что видел Уолтер, было алюминиевым. Он знал, что это нужно для облегчения корабля, и усмехнулся, вспомнив, как один из его знакомых возмущался отсутствием ванной в каютах.
Умываясь теплой водой, которая едва заметно пахла железом, Уолтер с щемящей тоской вспомнил ледяные волны в Лигеплаце.
Закончив, он зашел за Эльстер, чтобы отвести ее на завтрак.
Столовая оказалась просторным светлым помещением. Столы и стулья, сплетенные из легкой сухой лозы, стояли вдоль стен, освобождая центр зала.
— Я слышала, что на одном из дирижаблей, кажется, на «Гиденбурге» есть рояль, — раздался за спиной Уолтера женский голос.
— Вы правы, — ответил ей мужчина, чей голос показался Уолтеру смутно знакомым.
— Какая глупость! — весело отозвалась женщина.
Уолтер обернулся. Сначала он увидел даму. Немолодая женщина в строгом темно-синем платье сидела в инвалидном кресле, словно на троне. Затем он встретился взглядом с мужчиной, который вез кресло.
Он узнал его только по огненно-рыжим волосам, сейчас стянутым в хвост. Без камзола, грима и липких черных нитей в руках Томас Штармвайд казался совсем другим человеком.