Эльстер говорила медленно, но часто сбиваясь. Уолтеру казалось, что она хочет поскорее перейти к следующей части рассказа, но почему-то опасается это делать.
— Девочка была с матерью, такая дорого одетая, молодая болезненного вида фра… мадам. Мать побледнела, за сердце как схватилась, что-то пытается сказать… а потом как закричит: «Люси! Она задохнется!..» И какую-то болезнь назвала, я не помню. И знаешь, что дальше? В обморок хлопнулась! Привыкла, видать, что стоит глазки закатить — и вокруг толпа услужливых мужчин. Только вся эта толпа там, в коридорах режется, им не до нас.
Уолтер расслышал в голосе Эльстер знакомые звенящие нотки. Его всегда удивляло, что она не ожесточилась и не приобрела того цинизма, что часто отличал девушек ее профессии.
— И что потом?
— Ну эти курицы давай охать и ахать, кто-то пытается мамашу по щекам бить, кто-то ребенка схватил непонятно зачем, кто-то в дверь колотится и рыдает… натуральный курятник.
— А что делала ты?
— А что я могу сделать? Я стала перед креслом мадам Даверс, чтобы ее не задели, и смотрела. Я не доктор, Уолтер, понятия не имею, что делать. И произошло что-то… странное.
Он знал, что на корабле никто не умер, поэтому историю слушал отстраненно, чувствуя, как после микстуры отступает наконец тошнота.
— Дверь открылась, — сказала Эльстер и замолчала, словно закончив рассказ.
— Дверь… открылась?
— Да, Уолтер, закрытая, герметичная дверь, побери ее, открылась. Закрытая снаружи дверь. Девочку вроде отнесли к доктору.
— Может, кто-то снаружи…
— Коридор был пуст. Никого там не было. У двери крутились пять или шесть женщин, даже эта, Бекка зачем-то с ними крутилась, хотя толка от нее…
— Она просто тоже пыталась хоть чем-то помочь.
— Как открыли дверь, Уолтер? Я потом проверяла — у нее снаружи замок, тугой вентиль. Он бы сам не открылся.
— Не знаю. Скажи, чем тебе так не нравится Бекка? По-моему, совершенно безобидная юная мисс…
— Ненавижу их, Уолтер. Терпеть не могу. И ее трижды распроклятого святого патера Штольца — ненавижу.
— Но он же пытался…
— Уолтер, — с жалостью сказала Эльстер, — патер Штольц ходил в бордели ровно затем же, зачем и все остальные.
То, что он потом карябал в письмах «Парнасу» для очищения совести мне совершенно неважно. Важно то, что он прикрывал свои походы благовидным предлогом. И чтобы ты знал, ему нравятся те самые «пташки». Лет пятнадцати, и чтобы глаза закрывала, когда…
Эльстер замолчала. Уолтер горько пожалел о своем вопросе. Он не знал, как правильно поступить — нужно ли дать ей выговориться, спрашивая о прошлом, или позволить ей забыть, будто ничего не было.