То же самое относится к воздержанности и невоздержанности; ибо неудивительно, если кто-либо подпадает сильным и чрезмерным наслаждениям или страданиям; это даже простительно, если он боролся, как например, Филоктет поэта Феодекта, ужаленный змеей, или Керкион в драме «Алопе» поэта Каркина; подобным же образом мы прощаем тем, которые, стараясь сдержать смех, наконец разражаются неудержимым смехом, как это случилось с Ксенофантом[17]. Но удивительно и позорно, если кто-либо побеждается тем, чему большинство может противостоять, и не борется против этого не в силу унаследованной природы или болезни, что бывает, например, со скифскими царями, у которых изнеженность передается по наследству, или с женщинами, уступающими по природе мужчинам. И шутник (παιδιωδης) кажется необузданным, хотя он скорее изнеженный, ибо шутка есть ослабление напряжения, поскольку она отдых, а шутник именно в этом и представляет избыток. Невоздержанность бывает двоякая: излишняя потребность и слабость, ибо одни, обдумав, не придерживаются того, на чем порешили, уступая страсти, другие же влекомы страстями вследствие того, что они не обдумывают; иные поступают так, как те, которые щекотят себя, чтобы не испытать щекотания от других; так и они стараются предчувствовать и предвидеть и предрешить, чтобы самим и разуму их не подпасть влиянию страстей, будь оно приятное или неприятное.
Но более всего подвержены невоздержанности сангвиники и меланхолики: первые не придерживаются разума вследствие своей стремительности, вторые – вследствие вспыльчивости и вследствие того, что они всегда следуют фантазии.
§ 9. Необузданный, как сказано, не способен к раскаянию, ибо он останется при своем намерении; напротив того, невоздержанный всегда способен к раскаянию; потому-то дело обстоит не так, как мы предполагали, а напротив, один неизлечим, другой излечим. В сравнении с болезнями порочность окажется похожей на водянку и чахотку, а невоздержанность – на эпилепсию; первая – сплошная порча, а вторая – не непрерывная. Вообще невоздержанность по роду различна от порочности, ибо порочность не сознается, а невоздержанность сознается невоздержанным; из этих последних те, которые в припадке страсти забываются (οί εϰστατιϰοί), лучше тех, которые не теряют разума, но не следуют ему, ибо первые подпадают лишь сильной страсти и делают это не преднамеренно, как вторые. Невоздержанный подобен человеку легко пьянеющему, притом от небольшого количества вина, и от меньшего, чем большинство людей. Итак, ясно, что невоздержанность не есть порочность, разве только в известном отношении, ибо ведь она, с одной стороны, не преднамеренна, с другой – преднамеренна; про действия невоздержанных можно сказать то же, что сказал Демодок о Милезийцах: «Хотя Милезийцы поступают и не глупо, однако как глупцы». Точно так же невоздержанные не несправедливы, а поступают несправедливо. Так как один из них таков, что он не из убеждения стремится к излишним телесным наслаждениям и противоразумным, а другой таков, что по убеждению к ним стремится, то первого легко разубедить, а второго – нет; ибо добродетель спасает принцип, а порок уничтожает его, а в действиях цель является принципом, подобно тому как в математике – гипотезы; как здесь, так и там не разум обучает нас принципам, а добродетель, естественная или приобретенная, заставляет нас верно понимать принципы; такой человек называется благоразумным, а противоположный ему – необузданным. Встречаются такие люди, которые под влиянием страсти выходят из себя, теряют истинный разум; таким человеком страсть овладевает настолько, что он не поступает сообразно истинному разуму, но не настолько, чтоб он по убеждению находил необходимым без стеснения стремиться к подобным наслаждениям; таков невоздержанный. Он лучше необузданного и не безусловно дурной человек, ибо в нем спасено высшее – принцип. Другой, напротив, строго держится разума и не действует в состоянии экстаза, под влиянием страсти. Ясно из этого, что это хорошее свойство характера, а первое – дурное.