Ты помнишь, конечно, в последнем письме я писала, что ожидаю появления маленького к концу сентября. Но буквально через неделю я вышла утром из своей спальни на втором этаже, собираясь спуститься к завтраку. На верхней ступеньке лестницы что-то лежало, что-то странное, то ли тряпка, то ли пучок травы. Ты же знаешь, я немного близорука и не могла разглядеть, что это такое. Тогда я нагнулась посмотреть, и тут у меня закружилась голова, и я упала.
Я еще успела увидеть, как в холл зашел Раймон, вернувшийся с утреннего обхода плантаций. И я прокатилась по всей этой лестнице, сверху донизу…
Я плохо помню, что было потом. Я несколько недель провела в горячке, и врачи удивляются, как я выжила вообще. Но ребенок — ребенка не стало. Когда мне об этом сказали, я думала, я сойду с ума. Если бы не Раймонда — о, мне страшно даже писать такое, это великий грех, но если бы не малышка — мне бы совсем было незачем жить.
Я до сих пор еще очень слаба и едва встаю с постели. И мне впервые за все это время захотелось вернуться домой. Конечно, я скучала и раньше, и вспоминала и дом, и матушку, и батюшку, и всех своих милых подруг, но никогда это чувство не было таким острым. Я постоянно перечитываю твои письма и перебираю те немногие вещи, которые я взяла из дома. Вещей было совсем мало, и большая часть из них — белье, одежда, какие-то мелочи — куда-то делась. Осталась серебряная пудреница, платок, вышитый когда-то матушкой, корзинка, в которой я храню теперь свое рукоделие…
И еще один старинный портрет. Он достался мне от бабушки, ее звали так же, как и меня, на портрете она изображена совсем маленькой девочкой, года четыре, такая смешная, и держит букет амариллисов в руках. Портрет сам небольшой, но он в довольно тяжелой позолоченной рамке. Раймон потом смеялся, когда обнаружил, что я взяла его с собой. Но я же не могла его оставить! Бабушка умерла, когда мне было 6 лет, но я ее хорошо помню. И она мне часто показывала этот портрет, и говорила, что я очень на нее похожа, и еще что-то, как будто очень важное — но я ничего не понимала тогда, конечно.
Написала — и как будто стало чуть-чуть полегче. Конечно, никуда я не уеду. Здесь теперь мой дом, моя семья, моя судьба… Пиши мне, Кларинда, пожалуйста, пиши почаще. Спасибо тебе большое, что написала мне о доме, о матушке. Если ты когда-нибудь увидишь ее… хотя нет, не надо, пусть все остается как есть.
Твоя Амариллис.
Луизиана, 17 ноября 1810
Мать Эмилия, встретив Мими в тот день в коридоре, поздравила воспитанницу с днем рождения и сама вколола ей в волосы красивую розу. «Но как, почему?» — вскинула глаза девушка. Настоятельница не ответила, она лишь улыбнулась чуть грустно и ушла к себе в кабинет. Эмилия только что вернулась с епископской аудиенции и знала уже, что недолго ей предстоит жить в любимом ею монастыре. Настоятельницу ждал перевод — срочно требовалась руководительница для новой миссионерской станции, организуемой в джунглях Сенегала.