— А между тем это не так, Жюли! Неделю назад я услышала разговор, который…
— Д’Антес? — тотчас перебила ее Жюли, прищурясь.
— Нет, этот отец его…
— Или любовник. Так о чем, бишь, они болтали?
Алина вкратце пересказала.
— Бедняжка! — вздохнула Жюли. — Итак, она его все же любит…
— Кого же? Д’Антеса? Но он пустейший малый, совсем не способный на чувство!
— Как видишь, способный!.. Он предлагал ей бежать, предлагал ей руку, отверг эту Мэри, — глаза Самойловой заблестели.
— Это она ему отказала, — перебила ее Алина.
— Поверь, только по небрежности его, а небрежность-то от любви к другой. Как странно! А впрочем, барону, кажется, двадцать пять…
— И танцорки уж мало ему, — ехидно возразила Алина. Ее задело, что д’Антес способен на чувство.
Самойлова сжалилась над подругой, улыбнулась совсем простодушно. Сказала:
— Он пылкий, как все французы… Увлечься, пожалуй, может.
— Но и она не лед вовсе…
— Муж раззадорил ее за пять-то лет… Только разве нам, женщинам, одно это нужно? О нет! Она тронута самоотверженностью такого чувства!
— И только?
— Мы не знаем себя. Нам кажется: вот в нас одно лишь сочувствие, а это любовь до гроба. Зато пылкая страсть испаряется вдруг мгновенно! Все это истины пошлые, может быть, но под ними струятся слезы…
От Жюли она вернулась поздно. Весь вечер говорили о дядюшке, о Базиле. Алина открыла ей эту тайну. Но Жюли сказала, что для нее она вовсе не новость, что весь свет знает месье Уварова с самой интимной его стороны и что уже с год в обществе бродит эпиграмма Пушкина на него и на князя Дондукова-Корсакова, первого друга дядюшки.
— Он зол на весь мир за свой грех и позор, дражайший твой дядюшка, — однако без греха жить ему не получится, — смеясь, заключила Жюли. — Хотя кто ж виноват, что ему так лучше? Однако дядюшка твой мстителен, аки бес. Пушкин с огнем играет…
То же год назад сказала Мэри!
Итак, к себе Алина вернулась уж за полночь. По всему дому горело лишь три окна, в кабинете дядюшки и в библиотеке. Чья-то карета ждала у подъезда.
Раздевая ее, Глаша между прочим вздором сказала, что к дядюшке явился «важный такой господин, только уж больно склизкий», что они заперлись у дядюшки и что Базиль сейчас вместе с ними.
Сердце у Алины так и зашлось, — увы, уже только от любопытства! Оставшись одна, она запахнулась в халат и, рискуя встретиться с какой-нибудь чудовищной крысой, пошла на черную лестницу.
Дверь, конечно, была закрыта. Но вот голос, — его Алина слышала очень ясно! Это был голос… отца д’Антеса!..
— Император говорил с Жоржем месяц назад и решительно велел ему остепениться.