Догадался волхв кого встретил. И не убоялся Смерти. Улыбнулся одними глазами и изрек:
— Гибели физической я не страшусь, напрасно пугаешь. Придет время, свидимся. А пока ступай прочь, рано мне тебе в ноги кланяться.
Завертелась бабка на месте, взвились ее одежды. Белой птицей взмыла она в небо и улетела прочь. Вышине раздался крик чайки — жалобный, протяжный.
Богумир проводил ее взглядом и облегченно вздохнул. Подмигнул путеводному посоху.
— Ничего дружок, прорвемся. Видать, сильно болотницам ведунья приглянулась — вон, каких «гостей» ко мне подсылают.
Следующий встречный был и вовсе чудаковатый. Розовощекий пышнотелый молодец сидел на пне, да наигрывал на флейте печальную мелодию. Над ним вились комары. Крошечные тела их подрагивали в такт мелодии, как пазлы, складывались в призрачные картины. И чем ближе подходил Богумир, тем меньше ему нравились эти образы.
— Этого молодца лучше стороной обойти, — сказал волхв себе под нос. — А то сядет на шею, придавит, и не дойду я до цели. И помощники его того и гляди тоску нагонят и заставят о прошлой гостье вспомнить.
Избежав Болезни, забрел Богумир в трясину. Увяз по колено в зловонной жиже, потерял ориентир.
— Помогай, дружок, — обратился он к посоху, — без тебя мне тут не пройти.
Послушный уж помог волхву выползти из трясины, указал на твердые кочки и выступы.
Как здоровенный заяц перескакивал Богумир с места на место, не поддавался на уловки болотниц. Пусть себе подсовывают ему под ноги сухие на вид участки. Чувствовал: ступишь на такое место, и поминай, как звали.
Предательница-топь все не отступала, ширилась и росла. Пугала запахом прогнившей воды, высовывала из глубин разлапистые коряги. Заставляла вспомнить о жутких преданиях и содрогнуться.
Богумир брел. Зловещая тишина нарушалась лишь его шагами и хлюпаньем пузырей на болоте. Высоко над ним каркнула ворона, словно предвещая несчастье. Богумир погрозил ей кулаком и крепче сжал в руке путеводный посох.
Затем он увидел их… Болотные огоньки мерцали синеватыми искорками, манили за собой. И разнеслось над трясиной дивное пение загубленных душ. Протяжные звуки рождали в сердце волхва смятение. Такая тоска на него нашла, такая грусть. Глотая соленые слезы, он тщетно силился произнести хоть слово — губы его слиплись, не позволяя прервать волшбу.
Он вспомнил Милану. Ее теплые объятия и сладкие уста, тихий и мягкий голос. «Моя любовь, — подумал про себя Богумир, — мое оружие и мой щит». И словно яркая роза расцвела в его груди, разрушила злые чары. Голоса смолкли, огни перестали мерцать. Тоска прошла стороной.