Я задумал в Париже перед книгами выставить большие портреты Самозванца и Павла I – идея Никиты. Павла I фотографии у меня нет, и придется съездить на Десну, откопать дверь, открыть и снять со стенки повешенный Луневой портрет, отдать увеличить его Стернину, которого люто ненавидит Любимов. На Фа- радейском юбилее Стернин объяснял Любимову свое вынужденное двойственное поведение: «Я снимаю и тех, и других… Я снимаю всех, но после того, как они захватили помещение, я окончательно для себя понял, что вы (Ю.П.) правы и т. д.» Эти слова я услышал сам, он уже выбежал от Любимова. Потом Ю.П. повторил мне его излияния. Сашка был выпимши и говорил правду. Но лучше бы он молчал, а больше снимал и делал качество и пр. И тогда что… звонить Стернину и заводить машину пробовать или уехать в театр на метро, оставить ключи Панину, пусть они съездят с Сережей.
И текст – «Во вторник я Самозванец, а в среду – Павел I» – надо бы дать перевести Малышевской. [Ирбис]
3 января 1994
Понедельник. Молитва, зарядка, стояние на голове, масло во рту – 15 мин.
Бестолковая вчера поездка в С. Посад, не увиделся я со сватьей Клавдией Кузьминичной, не вернулась она из Струкино. И сестра Ирина обижена на весь белый свет, одну оставили все. Поели мы с Паниным капусты, каши гречневой с камбалой, выпили кофе и поехали восвояси. Записку, однако, извинительную я оставил.
1) «Добрый вечер, Москва» – Руднева 4-го.
2) «Эхо Москвы» – Тришина 3-го.
4)«Агентство печати Новости».
5) «Независимая».
6) «Вечерняя Москва».
7) ТАСС 3-го.
Такая компания прессы собирается сегодня на мою презентацию. Где-то по театру Минкин вчера шастал и афишу спер. Какой-то праздник хочется закатить, а как его выдумать?! «Портвейну бадью выкатить». Гармошку взять?!
4 января 1994
Вторник. Молитва. Зарядка, стояние на голове, масло во рту, звонок на Алексеевскую, картошка с огурцом, кофе с молоком, грецкие орехи с медом. Так начался вторник. Нет, еще звонок Панину, который мучается с машиной.
Господи! Я благодарю тебя, Господи! Ты подарил мне вчера счастливый день, был аншлаг, звучал голос и состояние души было превосходное, победительное.
Говорил шеф, выступал Лавлинский – хорошо, литературоведчески, всё разъяснил: почему он не мог не ухватиться за эту прозу и убеждал автора напечатать это. Но потрясла меня и зал Абрамова. У Малышевской дрожали руки. Боже! Какая сила от нее шла, какая стать, убедительность. «Книга живет своей жизнью. Если бы все написанные о Володе книги – Влади, Демидовой, Смехова и др. – сгорели, но осталась бы Валеркина книга, я бы согласилась. А если бы сгорела Валеркина, а все остались… это было бы обидно и непозволительно, несправедливо». Что-то в этом роде. Жалко, не записал на магнитофон. «Это речь Достоевского у памятника Пушкину». Спасибо тебе, Люся, сердце моё. В общем, праздник состоялся и состоялся во всех смыслах. И, конечно, много вопросов о театре.