Но чем дальше, тем круче к осту забирал свирепый шквалистый ветер, срывающий пенные гребни с гигантских водяных гор, чаще налетали колючие снежные заряды и круче, сокрушительнее становились водяные валы. Судно то совсем ложилось на борт, так, что, казалось, и не подняться ему, то вдруг проваливалось в бездонную черно-синюю пропасть, и над ним до самого неба вздымалась ревущая, всесметающая водяная стена.
— Эй, в руле! — бросился Борис Михайлович к рулевой рубке, когда правый борт парохода опять стремительно покатился вниз, палуба под ногами встала дыбом, а стрелка креномера застыла на ограничителе. — Уснули, черт вас?!
— Судно не слушается руля! — с хрипом, через силу, ответил Яблоков, почти повисший на рогульках штурвала. — Лево на борт держу, а все равно катится вправо!
У Ведерникова зашевелились волосы на затылке: судно не слушается руля! Цепляясь немеющими пальцами за плинтуса двери, он с минуту не отрываясь смотрел на штурвального, и эта минута показалась капитану вечностью. Выпрямится или нет? Поднимется ли пароход или, прихлопнутый новой волной, так и пойдет на дно, увлекая с собой и весь экипаж, и его самого?
Борис Михайлович не заметил, как открылась противоположная дверь, ведущая на мостик, и в прорезе ее, как бы сверху, показалось бледное, мокрое от соленых брызг, перекошенное от напряжения лицо старшего помощника. Маркевич что-то сказал, быть может, крикнул, но и голос его не дошел до сознания капитана. Выпрямится или нет?..
И только когда ноги Яблокова начали все плотнее прилипать к решетке перед штурвалом, когда вытянутые до этого, одеревеневшие от напряжения руки его, удерживающие штурвал, опять привычно согнулись в локтях, капитан понял, что опасность миновала, «Коммунар» становиться на киль.
— Идите на палубу! — повторил Маркевич сквозь вой ветра. — Скорее на палубу, товарищ капитан!
— Так держать, — больше по привычке, чем по необходимости, бросил Ведерников матросу и враскачку, широко расставляя ноги, направился к двери. Яблоков не ответил ему уставным «есть так держать», лишь с ненавистью посмотрел вслед и принялся лихорадочно перекатывать штурвал.
На море творилось нечто невообразимое. Гигантские волны сталкивались, рушились друг на друга, к самому небу вздымая белые языки пены. Рев и свист ветра заглушал слова, точно ветер хотел, во что бы то ни стало задушить все живое.
Караван растянулся, рассредоточился так, чтобы суда не столкнулись и не потопили друг друга в сумасшедшей сумятице шторма, но и не теряли один другого из вида. И все же конвой продолжал двигаться, потому что не мог не двигаться, не смел ни на минуту убавить ход. А куда он шел, каким курсом, этого, пожалуй, не знал и сам командор.