Только море вокруг (Миронов) - страница 125
…Алексей снял руки с колен, расцепил пальцы, с наслаждением пошевелил ими. Поднес к лицу и несколько раз сжал и разжал кулаки. Слушаются, а? Подчиняются! И главное вижу их! Захочу и прикажу себе: «С-сожми к-кулак! В-вот так!»
Получается… А тогда думал, что суждено ему навечно быть по ту сторону черной бездны Страшно было: кому он нужен — такой? Не лучше ли сразу — конец?
Мысль о смерти, как о единственном избавлении от самого себя, еще недавно не оставляла его. Он ждал смерти и молил о ней: скорей бы!
Так продолжалось долго, и, казалось, с каждым часом Алексей все глубже погружался в черную бездну. Может, и не вынырнул бы из нее, если б однажды не очнулся от ощущения иных, не похожих ни на одни прежние, рук на своих руках и от чьих-то губ, прильнувших к его губам. Это было так неожиданно, так неправдоподобно, что он даже не удивился: галлюцинация. Но поцелуй повторился еще и еще раз, маленькая, необыкновенно мягкая рука продолжала с трепетной лаской гладить по волосам, по небритым щекам. И Алексей вдруг заплакал от своего бессилия и от нахлынувшего счастья.
С тех пор это повторялось часто. Стоило возникнуть в мозгу первым разноцветным светлячкам, как на помощь приходили маленькие мягкие руки, и черная бездна отступала прочь. Как должное, как творение этих ласковых и исцеляющих рук, увидел он однажды крошечную расплывчатую, но не гаснущую точку перед глазами. И когда в тот день маленькая рука коснулась его лица, он уже знал, что скоро или не скоро, но все равно увидит и эту руку, и ту, которой она принадлежит.
Светлая точка перед глазами не увеличивалась и не яснела, она оставалась едва различимой и тогда, когда до слуха его впервые донесся очень далеки и очень робкий звук, в который он поверил не сразу.
Слух восстанавливался быстрее, чем зрение, и все же медленнее, чем хотелось Алексею. Много дней, а может недель прошло, прежде чем начал он различат не только звуки, но и слова, и голоса людей.
Он слышал и ее голос, когда она приходила к нему и брала его за руки. Слышал и цепенел от радости, боясь спугнуть.
— Все будет хорошо, родной, — говорила она. — Вы поправляетесь и скоро будете здоровы. Только не нервничайте, не волнуйтесь, и все будет хорошо…
Но она ушла, исчезла в тот день, когда он впервые начал смутные, расплывчатые контуры ее лица и неожиданно для самого себя произнес первую за все это время фразу:
— К-кто в-вы? — сказал он тогда.
И словно испугавшись этого вопроса, лицо ее отодвинулось, пропало, а вместе с ним исчезли и ее маленькие нежные руки.
Их не было больше ни в тот день, ни в следующий, ни в длинную, мучительную череду потянувшихся за ними дней и ночей. Другие руки кормили его, другие оправляли простыни и одеяло на его койке. Стало так пусто, так одиноко, что замерла, иссякла воля к жизни.